Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В другое время ты бы у меня не вылез из правильни. Но сейчас не до тебя. Отправляйся к Дрыну. Он скажет, что надо делать.
Крамер принялся за поручения Дрына с особым рвением. Он был рад, что все так обошлось. Задание его состояло в том, чтобы подбрасывать подметные письма в партийные и хозяйственные органы на честных работников, коммунистов, должностных лиц, с тем чтобы очернить их и заставить других заниматься проверкой анонимок. Распространял их Крамер по ночам. Однажды на пути завернул к Каталине, которая и рассказала ему о смерти Петра. Она же сообщила о складе с оружием. На другой день он побывал у Павла Фабрици, а от него решил проверить, на месте ли тайник, и обнаружил в нем взрывчатку и автоматы. К вечеру он вернулся к Каталине, но ее дома не оказалось. Не теряя ни минуты, Осадчий — Крамер поспешил обрадовать своей находкой Хустовца. По дороге он строил всякие предположения, как удивит Стефана. Ведь он представит ему сброю, которую не удалось взять тогда. И главарь смягчится к нему, вернет его к старой должности — старшего ватажки. Он помнит, как просветлели глаза Хустовца, когда он услышал о тайнике. И никогда не забудет его взгляда после того, как он узнал, что тайник пуст. Коломейский тогда сразу же обезоружил Крамера, самолично выпорол его и сунул в карцер.
— Не будь… на… твоем счету… учителя Барата… с десяток ястребков, — приговаривал Коломейский, полосуя его по спине обрывком веревки, — поставил бы я тебя к стенке!
После этой правильни Осадчий несколько дней отлеживался в одиночке близ зловонной выгребной ямы, а когда окончился срок наказания, получил новое задание: найти подходящее место для встречи главарей нескольких банд, объединяющихся для совместной борьбы с Советами.
— Тут их принимать не резон, — заметил тогда Хустовец. — Среди них могут быть провокаторы, накроют — не встанешь. Надо найти место надежное, нейтральное.
Глава XVI
КОЛОМЕЙСКИЙ
Жизнь на усадьбе шла своим чередом. Дела у Зубана налаживались. Теперь он получал полторы ставки: совмещал работу дворника. На жизнь хватало, оставались и сбережения. Это его радовало. Деньги, взятые у перекупщика скота, он завязал в узелок и спрятал в потайное место: «Что там будет, а этот товар не ржавеет».
Как обычно, под вечер он выходил мести двор. Вот и сегодня. Солнце клонилось к закату. Раскаленный диск его повис над макушками сосен и вот-вот готов был скользнуть за гору на покой.
— Завтра будет ветреная погода, — определил Зубан, глянув на запад. Небо в той стороне затягивалось тяжелыми свинцовыми тучами. Он выбрал метлу, что поновее, и приступил к работе. Зубан так углубился в свои мысли, что не заметил двух парней, наблюдавших за ним из-за винницы, и здорового, долговязого детину, прячущегося за раскидистым буком. Это был Коломейский. В Закарпатье он появился недавно. Никто из боевиков не знал его подлинного имени. Среди них стали ходить слухи, что во время войны он служил в дивизии СС, одно время был правой рукой самого Бандеры и что в мирное время на его совести не одно «мокрое» дело. Коломейский допрашивал и истязал всех одинаково: и захваченных активистов, и своих товарищей, заподозренных в отступничестве. Он это делал с каким-то необыкновенным остервенением. Видно, глубоко въелась в него фашистская закваска, полученная в реймаровской школе. Этого заплечных дел мастера страшились даже видавшие виды бандиты и за глаза называли его «щербатой гиеной».
Увидев Коломейского, который шагнул ему навстречу из-за своего укрытия, Зубан уронил метлу.
— Вот он какой, новоявленный Береш, — скрипнула зубами «щербатая гиена». — Что тут делаешь, ангел мой? Лесной прохладой дышишь, путь к коммунизму разметаешь? Примазался, значит… июда… ловок, как рысь. — Рябое лицо его побагровело, в сузившихся глазах заметались злые искорки. — Кто есть в твоей обители? Где мне поговорить с тобой по душам? — прошипел он и, сунув под нос испуганного вконец Зубана ствол пистолета, пригрозил: — Не вздумай поднимать шума…
— Кро-ме кла-дов-щи-цы, ни-ко-го, — по слогам пролепетал сторож. — Про-шу вас до кла-дов-ки, — протянул он руку в сторону сарая, — я не хочу, чтобы ба-ба ви-де-ла нас. Я…
— Ну, закаркал, старый ворон, — грубо оборвал его рябой. — А ты думал, что я пришел к твоей кладовщице? А ну, пошли!
Сунув пистолет в карман, он схватил Зубана за шиворот и поволок к кладовой, а оказавшись за дверью, дал волю своему гневу:
— Где ж пропадал ты, ангел мой? Почему не явился в курень? Или продался чекистам? Отвечай, злыдень, да не бреши!
Зубан так разволновался, что все его слова застряли в горле. Он так и стоял с раскрытым ртом, выпученными от испуга глазами. А Коломейский распалялся:
— Ты забыл о присяге? Запамятовал?.. Что полагается в таких случаях? Забыл? Напомню! Ве-рев-ка! Кайся, кат, и не финти! Сбрешешь — продырявлю шкуру!.. — Он опять выхватил пистолет и наставил его на свою жертву.
Зубан, как куль с отрубями, повалился на землю у ног Коломейского и запросил пощады. Сначала сослался на болезнь, стараясь остудить рябого, но, почувствовав, что тот не верит ему, стал выкладывать все начистоту: от имитации смерти до ограбления перекупщика скота. Коломейский, кажется, удовлетворился его рассказом. Он пинком поднял его с пола и пренебрежительно бросил:
— Все это было давно известно мне, ангел мой. О пощаде забудь, я не поп и не Верховна Рада. А ну, приведи себя в порядок! — Сам сел на скамейку, поморщился. Он был похож на пресытившегося кота, в когти которого попала неосторожная мышь. Зубан поправил одежду, мельком глянул на топчан у противоположной стены. Ноги его не держали. Молча, как рыба, заглатывал он воздух и ошалело глядел на своего мучителя. Тот наслаждался видом Зубана. Но сесть ему не предложил. Он ждал, когда «мышь» придет в себя.
— Ладно, садись, — наконец смилостивился Коломейский. Зубан робко ткнулся на край топчана. Рябой еще выждал минутку и проскрипел:
— Своими безрассудными поступками ты
