Князь Николай Борисович Юсупов. Вельможа, дипломат, коллекционер - Алексей Буторов

Полторацкому вторили не менее «умные и приятные люди» — бывший попович и довольно беспринципный журналист Н. И. Надеждин, «бессмертный» Фаддей Булгарин, поляк, прославившийся своей службой как Наполеону против России, так и зловещему III-му Отделению вроде бы за Россию. Достойное сообщество…

Обыкновенно в советском литературоведении полагалось в обязательном порядке цитировать слова Пушкина, которые он, якобы, говорил М. А. Максимовичу по поводу своего «Послания». Разговор этот Максимович воспроизвел спустя полвека после гибели поэта и воспроизвел опять же, якобы, дословно. Вот эти слова:

— Но ведь вы его там изобразили пустым человеком, — сказал Максимович Пушкину.

— Ничего, не догадается, — якобы, ответил поэт[299]. Действительно, нужно совершенно не знать текста «Послания», чтобы сочинить подобный разговор.

Михаил Александрович Максимович — адъюнкт ботаники в Московском университете и профессор русской словесности в университете Киевском (почувствуйте разницу!) всю жизнь на самом деле оставался всего лишь хорошим этнографом. Воспоминания его о Пушкине весьма малодостоверны и напоминают по форме этнографические записи сказок — сказался профессиональный навык. Сам Максимович сообщал П. И. Бартеневу в Москву, что «раза три принимался писать для вас о Пушкине, да не клеится». Пришлось «подклеить» будущий текст, как говорят в Одессе, «немножко демократией», а дело было в 1863 году, в самый разгар «гласности», по злому определению М. Е. Салтыкова-Щедрина. Вот так и получилось у Максимовича нечто очень в духе «эпохи великих реформ». Стоит задаться вопросом — пускался ли великий поэт в такие весьма небезопасные откровения с двадцатишестилетним малознакомым человеком, принадлежащим к людям отнюдь не пушкинского круга? Он ведь вполне мог оказаться шпионом III-го Отделения, делающим вид, что интересуется литературой со всеми вытекающими последствиями. Да и «Послание», что называется, говорит само за себя…

Итог злопыхательств во всех сферах общества, рожденных на свет в связи со стихотворением «К вельможе», подвел Василий Львович Пушкин, обратившийся к племяннику со своим стихотворным «Посланием», написанным в Москве в середине июня или первой половине июля 1830 года. Оно оказалось последним, предсмертным стихотворением автора знаменитого «Опасного соседа».

…Послание твое к вельможе есть пример,Что не забыт тобой затейливый Вольтер.Ты остроумие и вкус его имеешьИ нравиться во всем читателю умеешь.Пусть бесится, ворчит московский Ла-Бомель:Не оставляй свою прелестную свирель!Пустые критики достоинств не умалят,Жуковский, Дмитриев тебя и чтут и хвалят;Крылов и Вяземский в числе твоих друзей;Пиши и утешай их музою своей,Наказывай глупцов, не говоря ни слова,Печатай им назло скорее «Годунова».Творения твои для них тяжелый бич,Нибуром никогда не будет наш москвич,И автор повести топорныя работыНе может, кажется, проситься в Вальтер Скотты.Довольно и того, что журналист сухойВ журнале чтит себя романтиков главой.

Но полно! Что тебе парнасские пигмеи,Нелепая их брань, придирки и затеи!Счастливцу некогда смеяться даже им…

Ж. Вивьен. «Портрет Василия Львовича Пушкина». 1823? ВМП.

Упомянутый Бомель Лоран Англевиль — французский писатель и литературный враг Вольтера. И Бомель, и Полевой, и Полторацкий оказались всего лишь слабыми литературными тенями рядом с Вольтером и Пушкиным. Впрочем, почти все критики так ничего после себя и не оставляют, кроме лая Моськи из басни И. А. Крылова. Верно замечено, что «критикам памятников не ставят».

Неизв. художник «Портрет И. И. Дмитриева». 1810–1814. ГМП.

Встречался Пушкин с Юсуповым еще несколько раз, уже после поездки в Архангельское. Встречи продолжались вплоть до вынужденного отъезда поэта из Москвы в Петербург, куда Александр Сергеевич не слишком благоразумно пытался сбежать от «любимой тещи» Натальи Ивановны. Люди опытные говорят, что от этой напасти не спрячешься; спасает только Ваганьково…

О Николае Борисовиче часто говорили в кругу друзей Пушкина. 19 декабря 1830 года П. А. Вяземский писал поэту из своей подмосковной Остафьева: «Я третьего дня и позабыл просить тебя побывать у князя Юсупова и от меня поразведать его о Фон-Визине. Вижу по письмам, что они были знакомы. Не вспомнит ли князь каких-нибудь анекдотов о нем, острых слов его? Нет ли писем? Поразведай его также о Зиновьеве, бывшемминистре нашем в Мадриде и Мусине-Пушкине, нашем после в Лондоне: они были общие приятели Фон-Визину. Узнай, кто говорил: у нас лучше. Скажи князю, что я сам не адресуюсь к нему, чтобы не обеспокоить письмом. На словах легче переспросить и отвечать. Пожалуйста, съезди и пришли мне протокол твоего следственного заседания.

Арбат. Так выглядела московская квартира А. С. Пушкина до реставрации. Фотогр. 1974 г. из архива автора.

Прости. 19-го декабря 1830. Нет ли у князя на память чего-нибудь о Стакельберге, бывшем в Варшаве, о Маркове? Все это из Фон-Визинской шайки»[300].

Пушкин отвечал 10–13 января 1831 года: «…Вчера я видел кн. Юсупова и исполнил твое препоручение, допросил я его о Фонвизине и вот чего добился. Он очень знал Фонвизина, который несколько времени жил с ним в одном доме. (В беседе это был второй Бомарше… — франц.) Он знает пропасть его bon mots (острот), да не припомнит. А покамест рассказал мне следующее: Майков, трагик, встретя Фонвизина, спросил у него заикаясь, по своему обыкновению: видел ли ты мою „Агриопу“? — Видел — Что же ты скажешь об этой трагедии? — Скажу: Агриопа, засраная жопа. Остро и неожиданно! Неправда ли? Помести это в биографии, а я тебе скажу спасибо»[301].

Арбат. Московская квартира А. С. Пушкина. Филиал музея А. С. Пушкина. Современная фотография.

Благодарить Пушкину князя Вяземского не пришлось — он не решился воспроизвести этот милый разговор в своей книге о Фонвизине. В ответе Вяземский 14 января 1831 года из Остафьева писал: «Хорош Юсупов, только у него и осталось в голове, что жопа»[302].