Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в бричке не было никакой торбы. Аксели, правда, нет-нет, да и прихватывал для Поку лишнюю пригоршню зерна. И хоть он не воровал, но все-таки делал это потихоньку, чтобы не выслушивать отцовских попреков.
— Смотри, не гони как сумасшедший.
Лисели ничего не ответил. Отец согласился на покупку брички, даже иной раз давал денег на карманные расходы и больше уж не донимал поучениями. Но зато часто слышался стариковский скрип:
— За каждым их шагом надо следить... Усердье-то велико, гору своротить могут... но чего бы они тут натворили, не будь присмотра.
Это обычно говорилось в тех случаях, когда Юсси принужден был признать свою слабость в каком-нибудь деле. Он незаметно перешел на более легкие работы. Ездил на мельницу, рубил еловые ветки, а во время жатвы ставил копенки. Об этом не уговаривались, это происходило само собой.
И даже бывало: грузит он мешки с зерном для помола, а сын подойдет, да и подсобит. Юсси сначала поставит мешок на какое-нибудь возвышение, а потом уж начинает осторожно взваливать его на больную спину, Сын подойдет, снимет мешок у него со спины, да еще скажет:
— Напрасно вы... беретесь... Дайте-ка я брошу...
И действительно бросал: возьмет двумя руками, вскинет на грудь и бросает прямо с порога на телегу.
— Тише ты! Смотри, мешок лопнет.
— Не лопнет... Эти вы тоже берете?
И остальные летели точно таким же манером. Видно было, что парню это даже доставляет удовольствие. Аксели делал это со скрытым азартом, стараясь не выдать своего напряжения. Силы были точно рассчитаны, чтобы бросок вышел чисто. Но каждый раз при этом Юсси ворчал. Вот и теперь он вышел на крыльцо, собираясь кое-что сказать в напутствие сыну, чтобы парень не воображал, будто, отправляясь в церковь, он сам себе хозяин. Но в голосе Юсси прозвучала простая заботливость:
— Не слабовата ли подпруга?
— Да, пожалуй... До чего хитер, черт! Когда затягиваешь, он надувается, а потом подожмет брюхо...
Вот вышел и Алекси. На нем конфирмационный костюм Аксели. В глубине души он гордится собой.
Приосанился, держится торжественно и весь какой-то скованный.
Затем вышла мать. Придерживая юбку, спустилась с крыльца. В руке молитвенник, завернутый в белый платочек.
— Розовый-то куст совсем зачах!.. Надо спросить у Анны, как их обрезают... Не забудь вовремя покормить поросенка... Ох, как же я влезу на твою бричку?
Несмотря на возраст и недомогания, у Алмы был цветущий вид. Она располнела и при ее небольшом росте казалась кубышкой. Алма никак не могла дотянуться ногой до подножки. Пришлось Аксели помочь ей. Все-таки это было неловко. Со времен раннего детства он вообще не прикасался к матери, разве что только нечаянно. В такой помощи была какая-то непозволительная близость, чуть ли не панибратство, и даже чем-то это смахивало на господскую манеру ласкаться. Поэтому Аксели постарался действовать быстро, и мать не успела опомниться, как уже сидела в бричке.
— Господи помилуй... Так ведь и святую книгу можно уронить...
Алекси взобрался на заднее сиденье. Поку, почуяв, что в бричке седоки, замотал головой и стал нетерпеливо бить копытом. Тут и Аку вышел на крыльцо — посмотреть, как они поедут.
Аксели только ступил на подножку и еще не успел оторвать другую ногу от земли, как Поку рванулся с места. Сделав несколько нервных, коротких шагов, он перешел на рысь. Бричка неслась, покачиваясь на мягких рессорах, по ровной, хорошо расчищенной, упесоченной дороге Коскела. По обочинам, особенно в низких, топких местах, виднелись приготовленные зимой кучи гравия, которым всегда можно было засыпать выбоины.
Алма одной рукой держалась за сиденье, другой сжимала молитвенник. Карие глаза ее мигали, оттого что мимо проносились сумрачные придорожные сосны, разделенные яркими косыми лучами утреннего солнца.
Вдали блестело озеро. Позади остался пасторат, раскинувшийся на его берегу. Видно было, как по двору шел кто-то из слуг. Миновали поворот к усадьбе Теурю, где еще валялись разбросанные серые балки и доски — остатки недавно разрушенной торппы Лаурила. У обочины уже лежали новые бревна; скоро здесь начнут строить лавку.
Обгоняли по пути повозки. Поку сам, без понукания прибавлял ход и делал это легко и красиво, как бы желая угодить хозяину. Аксели даже чуть придерживал его.
Недалеко от села они нагнали экипаж пастора.
— А ну, Поку...
Поку пустился стрелой. Обгоняя коляску, Аксели и мог только кивнуть головой. Шляпу снять невозможно, надо держать вожжи обеими руками. Алма попыталась хотя бы привстать, однако никто не успел этого заметить. Но что же делать, если он гонит, как сумасшедший?
В экипаже сидело все семейство пастора: он сам с супругой и дети. Илмари тоже приехал на конфирмацию. Он учился в Хельсинки, но было решено, что первое причастие он примет из рук отца в родном приходе.
Ребячливая радость промелькнула на лице Аксели. Он дернул вожжами. Коню этого было довольно. Шея выгнулась дугой, и, цокнув копытами, Поку помчался так, что только в ушах засвистело. Подковы радостно и дробно застучали по дороге. И Алма уж больше ничего не видела. От ветра на глазах у нее выступили слезы и все потонуло в тумане.
— Тише ты... Господи помилуй!..
Но бричка летела вихрем, пока пасторская коляска не осталась далеко позади. Лишь тогда Аксели начал сдерживать коня. Въехав на гору, он пустил его шагом и, наклонясь вперед, ласково пошлепал по крупу.
— Молодец, Поку! Показал господам, чего они стоят.
Но мать пожурила сына и за лихую езду и за то, что он обогнал господ. Это неприлично. Надо было пропустить их вперед.
— Кто может, тот и впереди.
Но у церковной коновязи их появление не вызвало того внимания, на которое рассчитывал Аксели. В это праздничное утро там собралось столько красивых, резных молодых коней, что на Поку особенно не смотрели.
Однако Аксели долго еще поправлял на нем сбрую и распутывал прядки гривы.
Троицын день и конфирмация собрали в церковь небывалое количество народа. Приехали зажиточные крестьяне на смирных, сытых лошадях, в нарядных выездных бричках с красными или желтыми колесами. На переднем сиденье солидно восседали сам хозяин с хозяйкой, а позади них—сын или дочь, которых
