Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А я возьмусь за край чаши зубами и наклоню ее, чтобы глотнуть побольше и получше распробовать вино.
Пастор произнес проповедь, особенно торжественную и прочувственную, так как среди принимающих первое причастие сегодня был и его собственный сын. Составляя проповедь, он доверил бумаге свои личные надежды и опасения. Пастор с женой хотели, чтобы сын получил первое причастие в церкви родительского прихода. В этом было что-то трогательное: родной отец становится духовным отцом, сын пастыря принимает причастие из рук отца вместе с детьми прихожан.
Обыкновенно пастор произносил проповедь мягким, задушевным голосом, стараясь воздействовать на сердца слушателей. Но сила чувства с годами иссякла. И обленившаяся мысль перестала поспевать за содержанием произносимых слов. Так что задушевность все больше и больше стала возникать где-то в гортани и зависела лишь от особой настройки голосовых связок. Однако на этот раз пастор говорил с искренним волнением:
—...дорогие юноши! Вас ожидают опасности и радости жизни. Жизнь дается человеку для испытания, здесь он как бы взвешивается и оценивается... В жизни легко сбиться с пути, но трудно пройти ее до конца прямо. Если вы возьмете себе в руководители настроение этих святых минут, то на вас снизойдет благодать. И какой бы путь ни определила вам судьба, только с богом в сердце вы сможете пройти его в чистоте. Все вместе преклоните колена, чтобы принять величайшую милость, ниспосланную человеку, — чтобы причаститься крови и тела Христа, кои он принес в жертву во искупление грехов наших. Пройдите же всю свою жизнь в духе этой любви, как мужчины и женщины, как братья и сестры, к вящей славе господа, к счастью и процветанию отечества!
Юноши и девушки получали причастие отдельно, потому что все одновременно не могли подойти к алтарю. Чтобы обеспечить порядок, они заранее прорепетировали церемонию, но все же без заминок не обошлось. Алекси шел между Арво Теурю и пасторским Илмари. Илмари тихонько толкал его в бок и взглядом, казалось, говорил: «Не волнуйся». Еще прошлым летом Алекси начал ходить в пасторат на работы и познакомился с Илмари, который проводил дома каникулы. Они даже сблизились. При других обстоятельствах Алекси был бы польщен дружеским жестом пасторского сына, но теперь ему было не до того. Ведь сейчас надо было гнать от себя все грешные мысли. Впрочем, никаких особенных грехов Алекси за собой не замечал. Он знал, конечно, что вся жизнь есть грех. Но он не мог считать это своей виной.
В конце концов, одна мысль вытеснила все остальные: как бы не сплоховать и не растеряться. От волнения у него пересохло в горле, тоненькая облатка безнадежно прилипла к нёбу, а вино малость пролилось мимо рта, потому что помощник пастора слишком быстро отнял у него чашу. Еще ниже склонив голову, Алекси потихоньку облизнулся, надеясь, что этого никто не заметил.
Облегченно вздохнув, он стал озираться вокруг. Теперь он с любопытством следил, исполнит ли Элиас свое дерзкое обещание. Но ничего подобного не случилось. Забавно было видеть, каким благоговейным стало лицо Элиаса.
Затем Алекси обратил внимание на роспись алтаря, которой он никогда еще не видел так близко. Живопись показалась ему невероятно грубой. Растрескавшаяся краска блестела, отсвечивая, и лик Иисуса явленного выглядел безжизненным и холодным.
Аксели сидел на скамье, наблюдая за братом и тоже немного волнуясь за него. Когда же к алтарю подошли девушки, Аксели мог вволю насмотреться на Элину. Правда, среди других она не казалась такой особенной, как там, на пригорке, при встрече. Но, причащаясь, она наклонила голову так мило и грациозно, что Аксели невольно подумал: «Скоро она будет... как хороша!.. И часики на груди...»
Рядом с ним сидела Анна, опустив голову на спинку передней скамьи; она утирала платочком слезы, а ее губы беззвучно шептали импровизированную молитву:
— ..Господи, будь же опорой... на жизненном пути. Охраняй, чтобы чис... чистая... как цветы луговые... Господи. Иисусе, проведи... сквозь испытания жизни...
Анна молилась так потому, что конфирмация в народном представлении означала главным образом совершеннолетие и право вступления в брак. Да и молодежь, не слишком задумываясь над смыслом обряда, видела в нем лишь церемонию, которая делает их взрослыми мужчинами и женщинами со всеми вытекающими отсюда последствиями. В сознании Анны уже мелькала неясная картина: ее дочь с мужем. Отто отвернулся, потому что он до сих пор не научился смотреть спокойно, как Анна плачет в церкви, хотя с нею это случалось почти каждый раз. Ему не терпелось выйти отсюда на вольный воздух. От сидения на церковной скамье он весь, казалось, одеревенел. Да и покурить хотелось.
Запели последнюю молитву, и люди начали потихоньку выскальзывать из дверей. Когда же, наконец, весь народ высыпал из церкви, в толпе царило общее чувство облегчения. Все устали сидеть неподвижно, сохраняя подобающую серьезность, а потому сразу же за порогом церкви зазвучала оживленная, громкая болтовня и задымили трубки. Знакомые здоровались и, поболтав с минуту, расходились по делам: кто торопился в аптеку, кто — к шорнику, в лавку «с черного хода», и тому подобное. Некоторые покупали у булочника гостинцы для домашних.
На колокольне зазвонил колокол, но люди уже не обращали на него внимания, собираясь домой и думая о будничных делах.
Аксели сдерживал Поку, поджидая трусившую позади гнедую лошадку Кививуори. Он поминутно оборачивался и кричал что-нибудь Оскару, а тот отвечал ему. Так они перекрикивались всю дорогу, а Аксели при этом смотрел на Элину, которая сидела с матерью впереди. Оскар хвалил Поку, что доставляло Аксели большое удовольствие.
— Да, конечно... Нет, отец, покупая жеребенка, не думал... Наперед никак не угадаешь...
— Эй, Алекси, ты уже сегодня вечером пойдешь по девкам? — вдруг крикнул Оскар.
— А куда ж ты денешься, если я к ним пойду?
Алекси остался доволен своим ответом. Он сначала сказал и лишь потом оценил это. Однако Оскар не стал парировать, а посмотрел на сестру и крикнул:
— А то приходи вот к нашей барышне. Она теперь тоже созрела телом и душой.
Анна немедленно с сердцем отчитала его, а Элина, вне себя от негодования, чуть не влепила брату пощечину. Алекси ничего не ответил, только притворно усмехнулся. Тогда Оску стал хлестать вожжами по спинке переднего
