Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да... На четыре...
И даже отец не ворчал на него, не находя для этого никакого повода.
Время от времени братья устраивали короткие передышки. Но отец и тут не терял ни минуты. Взяв топор, он шел к колоде и рубил еловые ветки. Аксели поглядел о сторону болота и спросил:
— Что они собираются сеять на своей половине? Овес?
Юсси тоже посмотрел на болото. Изгородь, тянущаяся вдоль дренажной канавы, теперь уже колола ему глаза не так больно, как прежде, но все же секач в его руке запрыгал быстрее, зло вгрызаясь в колоду, и вместо ответа послышалось невнятное ворчанье:
—...зна... все равно... и думать не желаю... плевать мне… Пусть сеют, что угодно.
— Халме говорил, что, как выберут парламент, то неизменно постараются утвердить такой закон, чтоб нельзя было отнимать землю. И тогда даже старые сгоны отменят, как недействительные. Конечно, это и нас касается. В каком году они отобрали болото? В девятьсот втором? Тогда какой-то закон вступил в силу...
— Хм-хм... Брось ты верить в этакое...
— Почему же не верить, если только мы выберем депутатов... И вы тоже должны пойти голосовать.
Юсси ничего не успел ответить, как во двор въехал Яники Кивиоя.
— Здравствуй, Юсси... Что за нечистая сила позавчера таскала по деревне твоего сына? Покажи молодого конька! Давай, сторгуемся!.. Я сам видел его на ходу... Сменяй его мне, а не то продай.
Юсси посмотрел на Аксели, помолчав, сказал!
— Я не продаю... И я уже обещал его сыну... С сыном говори.
— Ну что ж, парень. Тебе представляется случай впервые в жизни выгодно сторговать коня. Покажи жеребчика.
Аксели бросил взгляд на отца. Неужели это обещание значило, что он вправе распоряжаться конем как собственным? Он-то думал, что отец дал ему только ездить. Но убедившись, что отец говорит вполне серьезно, он поглядел на Викки несколько свысока:
— Отчего же не показать... И сторговать можно, но только для этого потребуется приличная сумма.
— Э-эх, парень... Дай-ка, старый сперва посмотрит...
Викки осматривал, выискивал недостатки. Аксели улыбался, спокойно и гордо.
— Ну, бери две. Ударим по рукам!
— Что мы дети, что ли? Конь-то ведь не деревянный.
— Х-ха-а... Вы послушайте, что этот парень говорит!.. Десятку я еще набавлю, но уж больше — ни одного пенни...
— Дешевле трех с половиной — не пойдет. Да и то не знаю. Это такой жеребчик, что я бы его ни за что не отдал. Деньги в Хельсинки печатают, бумажные и серебряные, а хороший конь — это дар неба.
Отец исподтишка поглядывал на сына. Он почувствовал, что парень говорит с Викки как мужчина. И это ему нравилось. Хвастливая болтовня Викки всегда претила ему. И Юсси впервые ясно понял, что сын его становится взрослым. Он уже разговаривал с Викки как с равным. Тот просто вышел из себя от предложения Аксели. Начал размахивать руками и кричать. Это же неслыханная цена. Дикая цена!
Так оно и было, потому что Аксели вовсе не собирался расставаться с Поку. Это был его собственный конь. И никакие деньги не могли дать ему того, что он чувствовал, поглаживая трепетную холку своего коня.
Викки понял, что коня не продадут, и заговорил о другом. Он собирался пойти голосовать. Халме был на предвыборном собрании господ и что-то им там сказал. Аксели знал, что сказал Халме, и передал это в точности. Викки пришел в восторг:
— Да брось, черт!.. Так и сказал господам? Неужели сказал? Ах, ты!.. Сказал, что на шесть месяцев?.. Ох, дьявол! Мне нравится такой социализм...
Даже Юсси посмеивался в бороду, глядя на Викки. Но, когда тот спросил, пойдет ли он, Юсси, голосовать, Юсси пробурчал нечто весьма невнятное, хотя скорее похожее на отказ, чем на согласие. Больше на эту тему не говорили, ибо, если не считать лошадей, Викки ничем всерьез не интересовался. Когда он ушел, Аксели сказал мягко, но настойчиво:
— А все-таки вы пойдите, и с мамой. Даже если многого и не добьются, то хоть какое-нибудь облегчение выйдет.
Юсси взял новую ветку и начал яростно рубить ее на мелкие кусочки.
— Там, говорят, надо какие-то черты проводить на бумаге... А что толку-то?
Аксели объяснил еще раз. Он старался говорить спокойно и ясно, хотя упорство старика раздражало его. Конечно, Юсси был не настолько глуп, чтобы не понимать смысла голосования. Но в душе он глубоко презирал все то, что на его языке называлось «шествиями». Кроме того, он не верил, что социалисты смогут получить в парламенте столько мест, чтобы это имело какое-нибудь значение. И потом было еще одно немаловажное обстоятельство:
— Да не умею я... Откуда я знаю, как эти черты чертить? Пусть их чертят те, у кого другого дела нет. И потом, что подумают в пасторате?
— Почем они узнают, за кого вы проголосовали? Для того оно и есть тайное! А в избирательной комиссии будет сидеть Халме. Он, конечно, объяснит, как надо ставить черту. Проведете черту в клеточке Хеллберга.
— Ну, уж за него-то я голосовать не стану. Если нет лучших людей, так нечего и огород городить.
— Да чем же Хеллберг-то плох?
— М-м-м... чем плох!.. Ну, что за башню он выстроил на даче у начальника станции?
Аку стал быстрее грузить навоз на сани, отвернувшись и пряча лицо. Аксели тоже было смешно, но он сдержался, чтобы отец окончательно не рассердился.
— Ведь это хозяин дачи потребовал башню. Хеллберг тут не виноват. Да он там не один будет, в парламенте. Не важно, за кого именно: главное, что вы проголосуете за социалистов.
Отец и сам видел слабость своих доводов. Поэтому он принялся еще яростнее рубить ветки. Видя, что продолжать разговор бесполезно, Аксели умолк.
Но спустя некоторое время он снова вернулся к той же теме. И уговоры в конце концов возымели какое-то действие. По мере того как сын рассказывал, каких реформ можно добиться с помощью парламента, сопротивление Юсси слабело.
— Ну, вы подумайте. Если ограничить рабочий день хотя бы десятью часами, то и это означало бы большее уменьшение поденщины. И еще такой закон: отменить все дополнительные работы после того, как поденщина выполнена. Чтобы торппарю не нужно было идти к хозяину в страдную пору по первому приказу. А если только мы проведем в