Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

В часовой лавке фирмы «Хендели» (замечу, что универсальные магазины в Китае были не приняты, да и Чунцин был еще совсем недавно провинциальным городом, имевшим до войны всего 300 тысяч жителей, а с вынужденным переездом правительства, спасавшегося от японцев, население города увеличилось сразу на миллион), я выбрал себе небольшие часы в форме кирпичика, поблескивающие никелем, очень аккуратные на вид. Саша тоже загорелся и решился, наконец-то, на покупку. Его лицо, как у всякого человека, обладателя крупных денежных сумм, было исполнено важности, и по нему бродила гордая улыбка. Именно с таким выражением лица Саша водрузил на стеклянную поверхность витрины пачку аккуратно, надо отдать должное Аграновичу, порезанной туалетной бумаги.

Нужно иметь перо Гоголя, чтобы изобразить гамму выражений, промелькнувших на Сашином лице при зрелище проделки нашего эскадрильного Воланда — именно в это время Михаил Булгаков в Москве дописывал последние страницы своего так и не оконченного знаменитого романа «Мастер и Маргарита». «Где доллары!!!», — не своим голосом завопил Саша. И без того большие и выпуклые глаза его выкатились, нижняя губа отвисла, обнаружив всю «красоту» росших вкривь и вкось, а больше вперед, зубов. Китайцы сочувственно цокали языками. С большим трудом я увел потрясенного Сашу, не желавшего сдвигаться с места. Китайцы сдержали улыбки при виде пачки «долларов».

Признаться, первой мыслью было: украли слуги-китайцы, убиравшие комнаты. Но когда я сказал об этом нашему начальнику клуба, то он категорически отрицал воровство со стороны своих соотечественников: «Мои китайцы этого не могли сделать». Через несколько минут он построил весь китайский обслуживающий персонал, а его оказалось, к моему удивлению, человек сорок, во главе с поваром, во дворе, в одну шеренгу. Начальник проинформировал собравшихся о происшествии, а потом принялся подходить по очереди к каждому из китайцев и прикладывать ухо к области сердца. Как всегда китайцы действовали простыми, но прошедшими апробирование на протяжении тысячелетий, методами. У всех китайцев сердца бились в обычном ритме, а значит, вора среди них не было — к такому выводу пришел начальник клуба. Однако, этот вывод, конечно, не мог утешить Сашу Кондратюка: он продолжал убиваться и требовать отыскать его пятьсот долларов. У Саши упало настроение, он стал подозревать всех ребят в эскадрилье, возникли серьезные опасения по поводу его боеспособности после потери, как он говорил «боевых долларов». Саша был паренек приблатненный, но очень не любил, когда с ним поступали по блатному. Летал он хорошо и в бою вел себя честно, а в таком состоянии мог наделать беды и себе и другим.

Докладывая об обстановке Панюшкину и Батицкому, я упомянул об этой ситуации. Посол поохал и сказал, что нужно что-то делать, — у Батицкого есть некоторые суммы, из которых он может помочь летчикам. Узнав, что украдено 500 долларов, Павел Федорович задумался и попросил привести пострадавшего в особняк военного советника.

К этому времени Саша Кондратюк уже вошел в роль и черпал свое великое горе из реки человеческого сочувствия. Так устроена психика человека, что умеет извлечь рациональное зерно даже из самых неприятных происшествий. Пострадавший Саша теперь считал себя вправе предъявлять претензии ко всем на свете и претендовал на сочувственное к себе отношение со стороны командования.

Встреча Саши с Батицким чем-то напоминала знакомство двух быков. Выражение глаз у них оказалось на удивление похожим. Осмотрев Сашу, Батицкий пригласил нас в соседнюю комнату, где стоял большой металлический сейф. «Пиши расписку, что получил триста долларов», — сказал Батицкий Саше.

«А почему триста, ведь у меня взяли пятьсот!», — возмутился Кондратюк.

Батицкий, уже приоткрывший сейф, повернул голову и свирепо глядя на Сашку прогудел: «Ты пиши на триста и будь доволен, что тебе дают. Я у тебя что ли брал эти доллары?» «Никогда в жизни расписок не писал», — упирался Сашка. «Бери, что дают, ты, шляпа, рот раскрыл, тебя и обокрали!», — напирал Батицкий. В конце концов Сашка нацарапал расписку под мою диктовку и мы удалились из особняка главного военного советника.

Случай этот типичен для широких слоев представителей нашего славянского населения: только попробуй протянуть руку индивиду попавшему в беду, как он ее тут же сильно прихватит и попытается тебя утопить вместе с собой. А если ты его все же вытащишь, то будешь обязан кормить до конца своих дней, иначе окажешься виновником всех его бед. Впрочем, Саша Кондратюк поначалу немного успокоился. Но недели через две стал приставать ко мне с вопросами о том, нельзя ли передать товарищу Батицкому Сашино пожелание о возврате оставшихся двухсот долларов?

К тому времени Степа Супрун уже детально проработал наше перемещение на юг. Решающим аргументом стала необходимость сбить крикливый тон вражеской печати, уверявшей, что советские волонтеры большой пользы в небе Китая не приносят — разве что погубили китайскую дальнюю авиацию. Да и захват города Кантона вместе с важнейшей бухтой «Пак-Хой», очень опечалил Чан-Кай-Ши. К началу декабря решение было принято — хватит япошкам гадить в наш борщ, и стало ясно, что встречи с японскими истребителями нам не избежать. На всю подготовку была отведена одна неделя. По китайским дрянным картам мы начали изучать район будущих боевых действий. Для проверки боеготовности к нам приезжал Батицкий к устраивал собеседование с личным составом. Павел Федорович приставал к нам с вопросами о городах Юга Китая, об особенностях тамошней местности. Поскольку мы там не были, то и не могли сообщить ему ничего вразумительного. Да и стоило нам самим начать задавать кое-какие вопросы начальнику штаба, как выяснялось, что и он сам ничего толком сообщить не может. Конкретную информацию не заменишь рыкающим голосом. Должен сказать, что мы вылетали на юг охотно. Все-таки без встречи с вражескими истребителями, по итогам одних погонь за бомбардировщиками, назвать нас боевыми летчиками можно было с некоторой натяжкой. Истребитель до тех пор не настоящий истребитель, пока не истребит себе подобного. А мы их пока и в глаза не видели.

Настроение было бодрым потому, что летом 1939 года наши истребители победили японских в районе Халхин-Гола. Правда, мы пока не знали, что японская экономика и военная промышленность, как и немецкая, очень чутко реагировала на требования боевых частей, вовремя учитывала и исправляла недостатки своей техники, и нам предстояло иметь дело уже с новым поколением истребителей. Да и добраться до Юга Китая было не так просто. Нашим «этажеркам» предстояло преодолеть пять мощных горных хребтов, от полутора тысяч до шести тысяч метров над уровнем моря. А китайские летные карты, выданные нам командованием, никуда не годились, особенно для полетов в горах. Больше пользы нам принесли разговоры с китайскими пилотами, уже летавшими по этому маршруту, которые ориентировались в горах по их вершинам. Эти рассказы нам очень пригодились во время полетов. В начале декабря наш вылет дважды откладывался из-за плохих метеорологических условий: низкая облачность и дождь. Все горные хребты по нашему маршруту были закрыты плотными ненастными облаками.

Только 14 декабря погода нам «блеснула». Степа Супрун погрузился на лидирующий пассажирский самолет «Си-47», пилотируемый китайским экипажем. Видимо наш доблестный ас настолько утомился держать в руках собственный прибор в фанзе с позолоченной крышей, что уже не чувствовал уверенности для того, чтобы держать ручку управления боевого истребителя И-16 «П» /«пушечный»/, на котором пришлось лететь летчику из другой эскадрильи. «Сикорский» взлетел и мы выстроились вслед за ним. Не успели пролететь и сотни километров, как прямо по курсу обозначилась плотная стена черных облаков. «Сикорский» два раза клюнул вверх-вниз, что значило — пробиваем облачность. Выходило, что дальше предстояло идти по маршруту выше облаков. Наш лидер лихо нырнул в облачность и скрылся из глаз, унося отважного аса. А мы остались, как стая воробьев, брошенная журавлем. Кстати птицы в облаках не летают. Они пугаются потери ощущения пространства и если случайно залетят, то сразу камнем падают вниз.

Свою летную норму питания пилоты честно отрабатывают, полет штука непростая. Ведь сколько бы ты не летал, а в подсознании постоянно присутствует мысль: случись что, надеяться не на кого, не на что опереться. Душа летчика постоянно под молотом тяжких раздумий и от этого она проясняется и кристаллизуется. Об этом хорошо написал Сент-Экзюпери. Только вот беда, летчикам, которые попадали в пропагандистскую струю и вокруг которых поднимался восторженный вой, по принципу: ах как летят, ах как сидят, ах как едят ах какие красавцы и герои, это явно не шло на пользу. Их души мутнели эгоистической самовлюбленностью, равнодушием к судьбе товарищей, а нередко и трусостью. Почти все «сталинские соколы», которых я знал, были обычными пилотами, лучше многих, но и хуже некоторых. Неумеренное восхваление очень их подлило и оглупляло. Что сделаешь, героев клепали как тракторы на конвейерах — оказывается страна в них нуждалась и они организовывались десятками и десятками убирались, когда в них пропадала нужда.