Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

Должен сказать, что в 1940 году нас развлекали больше, потому что мы находились в Китае сверх обычного срока командировки — шесть месяцев. Дело было в том, что в Финляндии наша авиация несла серьезные потери в основном от наемных летчиков-волонтеров: немцев, американцев, французов, сражавшихся на стороне финнов, и западные газеты писали о том, что теперь-то Сталин заберет своих опытных пилотов из Китая и пошлет их на Карельский перешеек. К счастью Сталин обладал ослиным упрямством и всегда делал наоборот прогнозам империалистов. Мы оставались в Китае.

Следующим заметным банкетом в нашей застольной китайской эпопее был Новый Год. Впрочем, все эти застолья были довольно похожи: диковинные кушанья и напитки по конвейеру, выталкивание пьяных и отъезд на аэродром.

Примерно в сентябре 1939 года Степа Супрун начал «крутить» роман с мадам Чан-Кай-Ши — министром авиации Китая. Министр жила на острове, среди озера, окруженного густым лесом, по дороге из Чунцина на аэродром Гуаньба, в красивой фанзе с позолоченной снизу крышей, которая сама по себе была произведением искусства. Витые рогатые опоры держали крышу, как рога шапку Богдыхана. Доступ к воротам этой двухэтажной очень красивой фанзы был только по понтонному мостику, который на ночь отводился в сторону или крепился к противоположному берегу. Здесь же, неподалеку, на склоне горы была фанза и ставка самого Чан-Кай-Ши. В горе было устроено огромное и комфортабельное бомбоубежище. Мы, проезжая время от времени на аэродром Гуаньба, с интересом поглядывали на эти красивые сооружения, расположившиеся в живописных уголках. Скоро дождались и визита самого министра. Нам сообщили время приезда мадам Чан-Кай-Ши на аэродром в Гуаньба, где были построены хорошие навесы, укрывающие материальную часть и личный состав, что нас очень устраивало.

На командном пункте без конца трещали телефоны, предупреждая, что едет министр авиации Китая. По летному полю прошелестел черный лакированный лимузин, и мы вытянулись по команде «Смирно»! Из задней дверцы автомобиля, опираясь на руки, сопровождающих ее военных, вышла изящная женщина в темно-коричневой шляпке из Парижа — лицо было прикрыто черной вуалью. Наш рабоче-крестьянский авиационный строй бодро выпятил грудь. Старший группы истребителей Степа Супрун, одетый в короткую кожаную куртку с молнией — их тогда называли «испанками» и брюки цвета хаки, строевым шагом направился в сторону министра. Не дойдя два шага, вытянулся по стойке «смирно» и поднес ладонь к виску в военном приветствии. Лицо министра авиации приняло явно заинтересованное выражение, когда Степан принялся докладывать о состоянии дел у советских волонтеров, на английском языке. Мадам отбросила вуаль и принялась беседовать со Степаном. Потом она не спеша обошла строй летчиков, внимательно осматривая каждого, наверное, с таким же выражением лица, как это делала небезызвестная российская императрица. Через переводчика министр поинтересовалась, в чем мы нуждаемся и каковы условия нашего обеспечения. Кто-то из ребят выразил желание приобрести всем короткие кожаные куртки с молнией, «испанки», летать в которых было очень удобно. Реглан путался в ногах и в нем было очень жарко. Мадам министр пообещала куртки через месяц: их нужно было везти рикшам на тележках из Гон-Конга через половину Китая, пересекая линию фронта. Мне приходилось наблюдать такие тележки, везущие примерно тонну груза, преодолевающие горные хребты и долины. Обычно их везла целая семья и труд этот был воистину нечеловеческий. Отец тянул оглобли, а семья подталкивала. Опасный путь такой тележки с нашими «испанками» должен был занимать целый месяц. В дороге семья и жила, раскидывая маленькую палатку и готовя рис на таганке. Впрочем, китайцы нередко варили траву, похожую на наш клевер, растущую прямо у дороги и поднимая ее над головой, быстро поглощали, как кролики.

Мадам Чан-Кай-Ши еще пококетничала, поговорила с Супруном по-английски, и укатила с нашего аэродрома. Конечно, мы оживленно обсуждали достоинства мадам — женщины и министра.

Дня через три на аэродроме появился знакомый лимузин и секретарь мадам Чан-Кай-Ши, молодой мужчина в черной толстовке-кителе и брюках цвета хаки, принялся разыскивать мистера Супруна, коверкая его фамилию таким образом, что действительно было похоже на английское слово «слива» — таким образом объяснял наш ас происхождение своей фамилии иностранцам, скрывая ее корни, идущие от лошадиной упряжи. Аса разыскали на старте и он забегал: мылся, брился и прихорашивался. Лимузин увез Степана в неведомое, а мы остались в недоумении. Степа появился только на следующий день к обеду, будучи явно расслабленным и заторможенным.

Я предался тягостным раздумьям. Ведь в Москве меня прямо инструктировали, что я должен следить за «моральным разложением» всей группы, а значит и Супруна. Но с другой стороны — это Супрун и мадам Чан-Кай-Ши. Стоит ли мне совать нос в это дело? Благоразумие победило комиссарскую принципиальность и я решил ограничиться беседой с отважным Степаном. Но мой вопрос: «Где был?» — он ответил в том смысле, что был, где положено, о чем я мог бы и догадаться. «Смотри, Степан Павлович, пристукнут тебя китайцы, как Гришку Распутина», счел я нужным предупредить отважного пилота. «Не пристукнут», — буркнул Супрун.

Как нам стало известно, в то время как Супрун с мадам Чан-Кай-Ши решали «передовой» вопрос, главнокомандующий китайской армии на целую неделю выехал на передовую. Так что у каждого была своя передовая ко всеобщему удовольствию. Отныне повелось: стоило Чан-Кай-Ши вплотную заняться военными делами, как на наш аэродром приезжал черный лимузин. Знакомый секретарь мадам Чан-Кай-Ши забирал Степана и увозил в сторону фанзы. И потому, когда мы получили «испанки» в подарок от министра авиации Китая, то не без основания считали, что этот подарок наш «старшой» честно отработал.

С другой стороны моя комиссарская принципиальность, а будучи втянутым в шестерни системы, я стал довольно принципиальным комиссаром, была утешена сознанием того, что с советской стороны весь этот роман вроде бы и не совсем «аморалка»: тридцатичетырехлетний Супрун не был женат. В принципе, можно было предположить и такое: а вдруг Степа влюбился в мадам Чан-Кай-Ши и собирается на ней жениться?

Но чем больше проходило времени, тем с большей развальцой направлялся Степа в сторону черного лимузина: или мадам ему надоела, или угнетала мысль о том, что руководящий товарищ с усами, очень даже просто могущий оторвать голову, послал Степу в Китай не для проверки собственного «ружья», а для испытания в боевой обстановке пушечного истребителя И-16. И Степу потянуло на боевые подвиги. Видимо, предполагая, что если кто-нибудь «стукнет» в Москве где надо о том, какие испытания он проводил в Китае, то ему несдобровать, Степа рвался в бой с японскими истребителями. Бомбардировщиков, которых он не очень-то беспокоил, ему уже не хватало. А истребители были только на юге Китая, в районе Кантона. И Степа принялся внедрять в умы руководства мысль о нашем рейде на юг.

Поначалу Чан-Кай-Ши эту идею категорически забраковал. Ему, да и всем жителям Чунцина уже понравилось, что по команде «Тимбо» в воздух поднимаются до восьмидесяти истребителей и, худо ли бедно, отгоняют японцев. Конечно, столько машин можно было держать при крайнем напряжении сил всех советских и китайских эскадрилий, но бывало и так, что вместе с иностранными наемниками, которые базировались на неизвестном нам аэродроме, в небе Чунцина становилось буквально тесно от барражировавших истребителей. Но Степа упорно гнул свою линию, и многие стали с ним соглашаться, а здесь еще, кстати, японцы высадили в районе Кантона крупный десант с моря, захватили город и принялись продвигаться вглубь материка к городу Лучжоу. Трехсоттысячная китайская армия сначала пыталась спихнуть этот, в общем-то, относительно небольшой десант в море, а потом принялась отступать. Одной из причин поражения китайские генералы называли слабую поддержку с воздуха, где свирепствовали японские истребители.

Но до нашего отлета на юг, в эскадрилье произошло ЧП. Саша Кондратюк, один из наших пилотов, был среднего роста, худощавым, с выпуклыми серыми глазами, торчащими вперед зубами, очень хозяйственным и упрямым украинцем. Он не спешил тратить получаемые доллары, а поскольку никакой сберкассы поблизости не было, носил плотную пачечку в заднем кармане брюк. Вот оттуда и экспроприировал их у него одесский еврей — механик самолета Агранович. Воровство в армии — препротивная вещь. Люди живут все вместе и общее имущество у всех на глазах или, во всяком случае, в пределах досягаемости. Казарменные воры обычно встают ночью и шарят по сложенной на ночь одежде. Не наговариваю ли я на Аграновича? После возвращения в Васильков, он сам по пьянке похвастался, насколько он был в Китае ловок и удачлив в воровстве. А на место плотной пачки долларов, которая очень радовала Сашу Кондратюка (он постоянно похлопывал себя по заду, убеждаясь, на месте ли валюта, и его лицо озаряла счастливая улыбка) Агранович подложил пачку аккуратно, по размеру долларов, нарезанной туалетной бумаги. Саша похлопывал себя по заду и продолжал радоваться. Весь этот праздник жизни продолжался до того времени, когда я, решив приобрести швейцарские часы фирмы «Лонжин», как раз был непогожий денек, и никто не летал, отправился в Чунцин. Саша Кондратюк был тугодумом и предпочитал присоединяться к решениям, которые принимали другие, и потому тоже вдруг, решил обзавестись швейцарскими часами.