Колесо Фортуны - Николай Дубов

Вася Кологойда весьма натурально изобразил недоумение и растерянность, — Выходит, угодил я пальцем в небо… Тут, понимаете, такая история — поручили мне передать вот эти вещи, — Кологойда положил руки на свой вспухший планшет, — старому барину в Ганышах, а известно, что барином в Ганышах был Ганыка…

Непреклонность мистера Гана заколебалась, и только что такой твердый голос прозвучал как бы надтреснуто:

— Какие вещи?

— Если вы мистер Ган, так что об этом говорить?

Значит, они до вас касательства не имеют. В общем, как говорится, извините за внимание…

Непреклонность мистера Гана рухнула. Он покосился на Федора Михайловича и снова повернулся к лейтенанту.

— Вам ведь сказали, что в прошлом я носил фамилию Ганыка.

— Мало ли что кто скажет! Почему я должен верить?

— Ну хорошо, я подтверждаю: в прошлом я — Ганыка.

— Бывший помещик?

— Помещиком был мой отец. Я уехал отсюда мальчишкой.

— Вот это другой разговор. Может, мы как-нибудь и без консула обойдемся… Да вы садитесь, гражданин Ганыка, а то как-то некультурно получается: мы все сидим, а вы стоите.

Ганыка сел к противоположной от окна стене. Он предпочел бы сесть у окна, спиной к свету, но там сидел проклятый лесовод…

— О каких вещах вы говорите?

— Сейчас, сейчас… Сначала я хочу кое-что уточнить.

Вы гражданку Прокудину знаете?

— Нет! — решительно сказал Ганыка. — Даже фамилии такой не слышал.

— А Лукьяниху?

— И Лукьянихи никакой не знаю.

— Что-то оно не сходится, гражданин Ганыка. Коекто видал, как вы в субботу разговаривали в лесу со старухой…

— А! Так это была Таиска! — облегченно сказал Ганыка.

— Таиска… Таисья, значит? Тогда сходится — Таисья Лукьяновна Прокудина. Между прочим, бабке за восемьдесят, а вы ее — Таиской…

— Видите ли… — несколько смутился Ганыка. — Так ее называли в нашем доме… Ведь это когда было!

— Давновато, — согласился Кологойда. — А теперь вы ее видели только один раз?

— Нет, дважды… По приезде я пошел утром посмотреть наш бывший дом… На пепелище, так сказать, — криво усмехнулся Ганыка. — Там меня увидела старуха.

Она почему-то начала креститься и бросилась бежать.

Я ее не узнал, конечно, и тут же ушел в лес.

— А потом узнали?

— Нет, и потом не узнал, она сама сказала. Когда мы столкнулись в лесу, она упала на колени и начала умолять, чтобы я отпустил ее душу на покаяние… А зачем мне ее душа?

— До души мы сейчас дойдем, — сказал Кологойда. — Известно, что Лукьяниха говорила про старого барина, а когда вы уезжали, вы, извиняюсь, были пацаном, таким она вас и помнила… Значит, никак вы для нее не старый барин. Может, она вас за отца принимала?

— Не думаю, — покачал головой Ганыка. — Я не похож на своего отца. Когда я подрос, отец говорил, что я вылитый портрет деда. Вот его прислуга и называла Старым барином… Таиска… я хотел сказать Таисья, вообще вела себя как-то странно. Можно подумать, что у нее…

— Не все дома? — подсказал Кологойда.

— Похоже на то… Может, она вообразила, что я — это не я, а мой дед, который явился с того света… Я же, как вы знаете, приехал из Нового Света, но отнюдь не с того света… — Натужной шутке никто не улыбнулся. — В конце концов, спросите у нее самой!

— Трудновато, поскольку Лукьяниха, она же бывшая Таиска, вчера померла.

Лицо Ганыки потемнело и снова стало жестким и напряженным.

— Так вы подозреваете…

— Я ничего не подозреваю, поскольку установленный факт, что вы из Ганышей не отлучались, а старуха померла своей смертью далеко отсюда и на глазах у людей… И тем людям она наказала, чтобы узелок ее обязательно передать Старому барину в Ганышах…

Ганыка вскочил.

— Минуточку! Поскольку, кроме вас, другого барина в Ганышах нету, стало быть, передать надо вам. Как видите, я в кошки-мышки с вами не играю. Только прежде, чем перейти до этого дела, мне нужно понять, как все произошло. Вот вы и расскажите сначала, как там было с Лукьянихой.

— Пожалуйста, я не делаю из этого тайны. Я даже не предполагал, что Таиска до сих пор жива, и, конечно, не узнал ее. Из бормотания старухи я понял, кто она и что она сохранила наши семейные реликвии… Уезжали мы в страшной спешке, и отец забыл о них, но потом всетаки спохватился и наказал Таисье любой ценой сберечь…

— Что ж то за реликвии такие?

— Ничего ценного! То есть, конечно, ценное, но только для нашей семьи — они передавались от поколения к поколению. Это кое-какие бумаги и простое железное кольцо… Таиска сказала, что бумаги у кого-то на хранении, а кольцо она продала, но человека, купившего кольцо, знает. Я дал ей сто рублей, чтобы откупить кольцо обратно. Никакой цены для постороннего человека оно иметь не могло, и я полагал, ста рублей более чем достаточно.

— Что ж, все, как говорится, собралось до купы…

Вот только с колечком не получилось. Как видно, Лукьяниха не понадеялась, что товарищ директор продаст такую историческую и воспитательную ценность…

— Разумеется! — горячо подтвердил Аверьян Гаврилович, не обратив внимания на Васину иронию. — Оно внесено в инвентарную опись!

— И потому, — продолжал Кологойда, — Лукьяниха подговорила одного балбеса, чтобы тот кольцо выкрал.

А тому не удалось — поймали. Только если б и удалось, вам от этого радости никакой, поскольку в музее была выставлена подделка…

— Дубликат! — мягко, но внушительно поправил Аверьян Гаврилович.

— Так я и говорю — копия. Настоящее кольцо пропало во время войны… Так вот, Лукьяниха видела, что балбеса того заштопали, как видно, испугалась, что прихватят ее тоже, и заторопилась домой, чтобы остальное поскорей отдать Старому барину. — Кологойда с трудом вытащил из планшета сверток в холстине. — Даже автобуса, понимаете, не стала ждать, чесанула пешком, а это, между прочим, кусок для хорошего марш-броска…

Я, конечно, не доктор, но, по-моему, от всех этих переживаний и перегрузки старуха и померла… Так вот, первым делом, остались при ней сто рублей, про которые и вы говорили…

Пауза длилась не более секунды.

— Нет, нет, — сказал Ганыка, — я не претендую на эти деньги — я ведь их все равно отдал… А если уж так получилось, пусть пойдут на ее похороны, что ли…

— Вот и я так думаю, — с явным удовлетворением сказал Кологойда. — Как-никак она для вас старалась, пускай хоть после смерти наградные получит… Ты, Иван Опанасович, оформи такую бумагу — передаются, мол, на похороны гражданки Прокудиной Т. Л. найденные при ней сто рублей, и под расписку отдай хозяйке Лукьянихи.

Везти тело из Иванкова, то-сё — деньги пригодятся… Бумагу потом отдашь мне, к делу. Теперь, значит, остается то, что Лукьяниха просила передать старому барину…

И тут такое дело, гражданин Ганыка. Конечно, если бы старуха вам отдала, вы могли бы это шито-крыто увезти…

Минуточку! Минуточку! Я понимаю — таможенный досмотр и всякое такое… Это — их дело. Но раз эти вещи попали ко мне, а я — не Лукьяниха, то я, извиняюсь, обязан посмотреть, что оно такое и не будет ли это нарушением интересов государства. А поскольку я в этих делах не шибко разбираюсь, то в качестве эксперта по старинным вещам пригласил товарища Букреева. Давайте, товарищ директор!..

Аверьян Гаврилович подсел к столу, торопливо, но бережно развернул холстинку, внимательно осмотрел толстую квадратную книжку, переплет и срезы и только потом поднял крышку переплета. Сверху лежала сторублевка, под нею несколько листков бумаги. Купюру Аверьян Гаврилович, не глядя, отдал Кологойде, вынул узкие исписанные листки бумаги.

— Так, так, так… Бумага пожелтела, но, знаете, не такая уж старая… — несколько удивленно сказал он. — Довольно гладкая. Ага, вот в верхних правых углах оттиск какой-то печати. Разобрать, конечно, ничего невозможно… Ну, такие оттиски довольно часто делали на штучных изделиях, на альбомах, например, иногда по заказу владельца, иногда сами книготорговцы. Чернила, несомненно, старинные, из чернильных орешков, когда-то были черные, теперь стали коричневыми, выцветают, выцветают… Да, а вот это жалко! Один срез пострадал — очевидно, листки откуда-то небрежно вырваны… Почерк явно старческий, старательный, с росчерками, но обращение с правописанием слишком свободное, со знаками препинания и того более… Однако посмотрим…

Итак:

— "Свойства Эликсира Долгой Жизни", — прочитал Аверьян Гаврилович и озадаченно приостановился.

— Про долгую жизнь всем интересно, — сказал Кологойда, — ну-ка, читайте, что то за эликсир.

Аверьян Гаврилович продолжал:

— "Укрепляет желудок оживляет дух Жизненной изостряет чувство отъ емлет дрожание жил, Утоляет боль ревматизма, Утишает удары падучей болезни, предохраняет здоровье, подает долгую жизнь, избавляет кровопускания и употребления других лекарств, подкрепляет Сылы, останавливает биение нервов облегчает боль ломоты и подагры, и препятствует ей подниматься, Сохраняет и очищает желудок от всех клейких и жирных материй; Произвесть могущих худое в них варение, и прогоняет пзгару, Мигрену и пар в желудке предохраняет от иппохондрии, убивает глисты, лечит разныя Колики в желудке и кишках, чистит кровь, и в обращении оной способствует, Совершенное лекарство производит здоровый цвет в лице, слабит нечувствительно вылечивает все переменныя лихорадки Наконец можно его назвать возстановителем или Воскресителем человечества…" Каково, а? — поднял голову Аверьян Гаврилович.