Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не был большим любителем лошадей, но, видимо, пиво заставило меня пойти туда, шатаясь, и вскоре я оказался внутри конюшни, мужчина с тележкой покосился на меня и что-то пробормотал по-вендски, раздавая клевер и сено лошадям. С каждой стороны от входа было по двенадцать стойл. Лошади были намного больше тех, которых мне доводилось видеть, некоторые были такими высокими, что я с трудом доставал им до головы. Здесь стояли и лохматые рабочие лошади, и роскошные статные жеребцы, с такой лоснящейся шкурой, что я мог разглядеть каждый мускул, каждую вену.
Я уже был почти в конце центрального входа, когда подошел к стойлам, где стояли лошади Вагна. В одном из них стоял человек. У него были рыжие волосы и борода, а одет он был в грязную куртку. Он был совсем не старым, на его лице не было ни морщинки, а борода была редкой. За ним стояла лошадь, на которой, я видел, ездил по улицам Вагн, сильная кобыла с коричневыми и белыми пятнами и длинной челкой. Наверно, она решила, что я принес еду, потому что она вытянула шею из-за плеча рыжебородого и понюхала меня.
– Жарко внутри? – раздался голос рыжебородого.
Я кивнул.
– Много выпил?
Я кивнул снова. Рыжебородый сделал мне шаг навстречу и прищурился.
– Ты ведь тот парень? Тот, которому прострелили руку?
– Да. Да, это я.
– Попробуй еще раз. – Рыжебородый рассмеялся.
– Да, – повторил я. – Так я и сказал.
Рыжебородый рассматривал меня:
– Ты, похоже, пьян.
– Нет…
Он рассмеялся снова:
– Что ты делаешь здесь, почему не на улице, не дышишь воздухом?
– Я просто хотел посмотреть на лошадей.
– Теперь посмотрел.
Я уже наполовину развернулся, чтобы уйти, но парень рассмеялся снова:
– Ты можешь остаться, если хочешь. Но стоять здесь, пока остальные там с наложницами и пивом… Это скучно.
Я остался стоять.
– Говорят, что Крестьянин обучает тебя.
– Да. Обучает.
– Владению датским топором.
– Да.
– Это оружие берсерков.
Я кивнул.
– Как тебя зовут?
Я посмотрел на него.
– Торстейн. Они зовут меня Корабел, сын Тормуда. Торстейн Тормудсон.
Рыжебородый подошел к воротам стойла и положил руку на край:
– Я Эйстейн, – сказал он. – Эйстейн Пердун. Я смотрю за лошадями.
– Что? – Мне показалось, что я ослышался.
– Я смотрю за лошадями. Дома в Йомсборге. Я отвечаю за конюшни.
– Нет. Твое имя.
– Эйстейн Пердун? – Рыжебородый снова засмеялся. – Да, так и есть. Пердун.
– Почему они тебя так называют?
– Потому что я пернул прямо перед Свейном Вилобородым. На его дворе, и все слышали это.
Перед моими глазами пронеслась вся эта история: ужасный датский конунг, сидящий на троне, окруженный своими воинами; перед ними этот человек с рыжей бородой, мрачная тишина – и тихий звук, прерывающий тишину…
– Он рассердился? – поинтересовался я.
– Нет, – ответил Эйстейн. – Он расхохотался. Но не ошибайся на его счет. Это страшный человек.
Я ничего не ответил. Рыжебородый так и стоял в стойле, а кобыла Вагна вытягивала шею через его плечо, чуя запах клевера.
– Тебе надо идти обратно на пиршество, – сказал Эйстейн.
Мне не хотелось идти обратно. Я сделал пару шагов, но споткнулся. Когда я снова поднялся на ноги, то обратил внимание на жеребенка. За стойлом, где находилась кобыла Вагна, было еще два, и хотя я не был пастухом, заметил, что с ним что-то не так. Он стоял, привязанный к стене конюшни, голова свешивалась к бачку с кормом. Подойдя поближе, я заметил припухлость на правой передней ноге, прямо под грудью.
– Тебе нравится конина? – раздался голос Эйстейна.
– Нет, – ответил я.
– Жаль. Ведь это ужин стоит и смотрит на тебя.
Мы не ели лошадей в Вике. Я знаю, многие, особенно южане, считают, что мясо лошади придает им силу и мощь, но мой отец говорил, что Один и его сыновья не ели трех животных, и это были волки, лошади и собаки. Поэтому и нам не следовало питаться их мясом. У меня не было и мысли, чтобы пойти и есть конину, но меня посетила другая идея. Скорее всего, во мне заговорило мальчишество и, конечно, пивной дурман.
– Что ты делаешь? – спросил Эйстейн, когда я открыл стойло и вошел к жеребенку. Я постоял посреди стойла, а жеребенок уставился на меня своими круглыми темными глазами.
– Оставь, – сказал Эйстейн. – Он сломал ногу.
Я подошел и положил руку на грудь жеребенка. Он задрожал, когда я провел рукой по его шерсти, лягнул задней ногой и успокоился, его голова снова склонилась к земляному полу, а тело вжалось в стенку. Шерстка у него была золотистой, а задняя часть и хвост – серыми, как будто он сел своим задом в болото. Эйстейн прошептал, что мне надо быть осторожным, потому что жеребенку больно и он может лягнуть меня. Я стоял в стойле, моя рука лежала на теплом теле лошади, и я вспомнил, как однажды отец сказал про меня. Мы были на хуторе и обедали вместе с крестьянином и его сыновьями. Там, на хуторе, жил человек, которого звали Лот, вольноотпущенный раб, который в клетке из прутьев держал сокола. Пока мужчины ели, он достал сокола и позволил мне его подержать, тогда отец с крестьянином, несущие кружки с пивом в руках, увидели меня. Отец сказал крестьянину так, чтобы все слышали, что у меня особое умение обращаться с животными. Я помню, как чувство гордости переполняло меня, когда отец похвалил меня, а крестьянин это слышал.
Я стоял возле жеребенка. И хотя Эйстейн постоянно разговаривал со мной из соседнего стойла и просил, чтобы я оставил жеребенка в покое, я точно решил, что ни один нож не прикоснется к этому животному. Я ощупал опухоль и переднюю ногу. Не чувствовалось, что там был какой-то перелом, больше было похоже на удар, напоминавший тот, который я получил на торжище. Если это было так, то он мог поправиться, и в этом мальчишеском порыве я искренне думал, что у жеребенка было столько же прав на жизнь, как и у остальных лошадей. Но Хальвдан Палата уже видел жеребенка, и его судьба была предрешена. Жеребенок, получивший травму и, скорее всего, в дальнейшем не способный выполнять обязанности лошади, лишался корма.
Сначала я попытался вывести жеребенка из стойла при помощи клевера, но у меня ничего не получилось. Эйстейн поинтересовался, чем я там занимаюсь, но в это время снова зашел конюх с тележкой. В ней было зерно, а не клевер, как
