Семь утерянных драхм - Станислав Сенькин

Я начал одеваться во все черное и потихоньку пробовать наркотики. Нашим лидером и заводилой был парень по кличке Мороз, ему было уже восемнадцать, но предпочитал общаться не со сверстниками, а с нами — тринадцатилетними-пятнадцатилетними пацанами. С нами он чувствовал себя лидером. Не сказать, чтобы Мороз был злым пацаном или тираном, скорее это был добрый малый, который не хотел прогибаться под систему, не хотел становиться винтиком общества. Это в нем нас и привлекало.

Я стал воровать у родителей деньги, чтобы на равных с ребятами покупать алкоголь и наркотики. Мои дворовые отлучки стали сказываться на учебе. Под влиянием компании мне стало действительно непонятно, зачем мне вообще учиться, для чего? Положить полжизни на учебу и поиски нормальной работы, чтобы в старости умереть? Выбиваться из сил, лезть из кожи вон, чтобы получить повышение на работе, чтобы оттяпать кусок пожирнее. Зачем? Я и сейчас этого не понимаю, Дима. Зачем? Лучше прожить свою жизнь так, как хочется, и умереть молодым, когда сам захочешь умереть.

Постепенно я обозлился на весь мир. Родители стали казаться мне олицетворением управляющей силы общества, которое хотело подчинить меня себе, забрать силы, высосать душу и выкинуть на помойку. Я стал часто скандалить и убегать из дома. Мороз одобрял мой протест против общества.

Я думал тогда, что мы аристократы, которые лучше всего понимаем жизнь, так как любим смерть и все, что связано со смертью. Мороз так учил нас:

— Обычные люди — это быдло. Всё, что они могут, это пристроиться к теплому местечку и постараться прожить свою недолгую жизнь без потрясений и бед. Они живут для того, чтобы сдохнуть, так и не поняв, что такое настоящая жизнь. Но мы не такие, мы лучше, потому что честней. И мы будем жить, так как нам нравится. Мы не будем отправляться рано утром на работу вместе с этими заспанными уродцами, уткнувшимися в газеты.

Мне эти слова были очень близки. Я сам всегда хотел выделиться из толпы, но при этом не хотел оставаться один. Компания Мороза стала для меня ближе, чем семья. Мороз приучил нас тушить окурки о собственное тело, чтобы мы не боялись боли. А чтобы мы полностью перестали бояться смерти, Мороз приучил нас бродить ночами по кладбищам. Особенно мне нравились Донское и Немецкое кладбища.

Мороз часто ходил какой-то сумрачный и был, как говорится, на своей волне. Мы старались не задавать ему вопросов, потому как знали, что его реакция может быть очень жесткой. Однажды, когда мы были с ним наедине, я спросил о причине его плохого настроения. Он хотел было рассердиться, но потом сменил гнев на милость и рассказал мне всю правду, взяв обещание, что я никому ничего не скажу.

Тогда Мороз рассказал мне тайну своей семьи — его прадед по матери был репрессированным священником-черносотенцем. Он был расстрелян в Бутово.

Мать, учительница географии, никогда не говорила Морозу правду, предпочитая солгать, что дедушка погиб на войне. Отец Мороза работал инженером в одном московском НИИ. Родители не ладили друг с другом и часто ругались. Если спор и ругань разрастались, Мороз всегда принимал сторону матери. Однажды родители ругались, а Мороз сидел в своей комнате и читал книгу про вампиров. Услышав, что градус ссоры повысился до критической отметки, когда отец мог и руки распустить, Мороз выбежал из комнаты и стал защищать мать, сжав кулаки.

Тогда отец посмотрел на него с презрением и сквозь зубы процедил:

— Поповское отродье! Ты, как и твой прадед, подлец и преступник! — Отец только махнул рукой, наскоро оделся и вышел на улицу.

Мороз стал распрашивать свою мать, о чем это отец говорил — какой еще священник? Тогда мать, сквозь слезы, и рассказала ему про своего дедушку — его прадеда. Он был настоятелем храма святых мучеников Космы и Дамиана в подмосковном селе. Его обвинили в контрреволюционной деятельности и расстреляли. Мать была раньше вынуждена скрывать свое происхождение, но теперь всё это было уже несущественно. Когда Мороз услышал про то, что его прадед не погиб геройски на войне, а был расстрелян, как преступник и враг народа, он почувствовал себя не очень хорошо. Тем более, что его отец был заправским атеистом, хоть и неудачником, но членом Коммунистической партии.

Родители, как это всегда было, скоро помирились, но Мороз надолго запомнил озлобленное лицо отца, когда тот говорил про его расстрелянного прадеда — «подлец и преступник». А его самого — своего родного сына — отец назвал «поповским отродьем».

Мороз так и не смог простить отцу жестких слов, сказанных в тот вечер. Вскоре после этого он стал ещё больше отдаляться от родных и находить утешение на улице, в дворовых компаниях, алкоголе и наркотиках. Насколько я знаю, Мороз никому, кроме меня, об этом не рассказывал. Он стыдился того, что его прадед был священником, и, в тоже время, у него была какая-то гордость за него.

Поведав свою тайну, Мороз взял с меня клятву, что я буду молчать. Разумеется, я молчал, как рыба.

За давностью лет и, как я думаю, смертью самого Мороза, я нарушаю данное ему слово, чтобы всё встало на свои места. Чтобы ты, Дима, понял, почему я столь злобно оскорбил тебя — священника — у «нулевого километра».

Мороз по своей незрелости или глупости считал, что он перенял дух своего прадеда и теперь может служить Богу или дьяволу или абсолюту. В его голове все было спутано: готы, вампиры и православные обряды. Всё было в одной куче. Он неспроста доверился мне, потому что я умел держать язык за зубами и хранить тайны. Частые периоды морозовской депрессии происходили от его душевных колебаний. В такие дни он ходил сумрачным, вынашивая какой-то замысел. Я видел это.

Однажды Мороз предложил мне поехать в Ивантеевку — подмосковное село, где когда-то служил его прадед. Там, по его сведениям, стояла полуразвалившаяся церковь Космы и Дамиана. Он вразумительно не отвечал, что он там собирается делать.

Мороз объяснял, что это просто обычное готическое приключение, тем более, что рядом с храмом находится старое заброшенное кладбище. Однако он запретил кому-либо говорить о нашем замысле, объясняя такую таинственность тем, что он не хочет, чтобы кто-нибудь из нашей компании узнал про расстрел прадеда.

В субботу утром мы пришли на вокзал и купили билеты на электричку. Ехать нужно было около полутора часов. Мы затарились всем необходимым. В рюкзаке у меня лежали бутерброды, спички, свитер, палатка, большой термос с чаем, бутылка водки и еще куча разных полезных мелочей. У Мороза рюкзак был еще больше. Стояло на удивление жаркое лето и мы парились в электричке, изнывая от духоты.

Наконец приехали на нужную станцию и купили билет на автобус до Ивантеевки. Добравшись до села, мы нашли небольшой свежепобеленный храм. Это был действующий храм великомученицы Варвары, нам нужна была другая церковь. Стали спрашивать местных, где здесь находится полуразрушенная церковь Космы и Дамиана. Одна старушка указала на лесок в километре от Ивантеевки:

— Там, за старыми холмами, разбитая такая дорога у опушки, грязная больно уж. Дальше увидите кладбище. На этом кладбище церква. Поросло там все можжевельником. Только вот не ходили бы вы, ребята, туда. Нехорошее это место.

Мороз только сжал губы. Он ничего не ответил старушке, лишь поблагодарил и быстро зашагал в указанном направлении. Я еле поспевал за ним.

Перед самым леском Мороз вдруг затормозил:

— Давай, Миша, подкрепимся, что ли? Доставай, похаваем!

Я перевел дух, положил рюкзак на землю и вытащил несколько бутербродов, сваренные яйца, а так же огурцы с помидорами и соль в пакетике. У Мороза оказался почти такой же набор. Мы сели в тень у большого одинокого дерева, которое гордо обособилось от лесных братьев. На свежем воздухе еда казалась гораздо вкуснее, чем дома, — и мы принялись уплетать за обе щеки.

— Как ты думаешь, Миш, мой прадед был хорошим священником?

Этот вопрос застал меня врасплох. Мороз был по убеждению, как и все готы, больше дьяволопоклонник, чем поклонник Бога. Хотя главной «религиозной» эмоцией готов была темная романтика. В отличие от сатанистов, готы не стремились к убийствам и прочим ужасам. Они больше играли в вампиров и прочую нечисть, будучи в душе романтиками. И я не знал, что Мороз вкладывает в понятие «хороший священник». Я долго жевал пищу, как будто следовал рекомендациям диетологов, и ответил ему так:

— Если коммунисты его расстреляли, значит, он был очень хорошим священником. А почему тебя этот вопрос так волнует? Я, например, даже не знаю как звали моих прадедов. Ни одного из четырех…

— Сам не знаю, почему. — Мороз налил мне и себе по чашке дымящегося кофе. — Это ведь так необычно, что прадед был расстрелян комуняками, что он был священником и служил здесь. Ты только представь, — он здесь молился, отпевал и что там еще священники делают…