Семь утерянных драхм - Станислав Сенькин

— Крестил. — Щегольнул я своими познаниями.

— Да, крестил.

— Да, это необычно. У меня все гораздо проще — родители, простые работяги, правда, батя, как ты знаешь подфарцовывает. Деды и бабушки, насколько мне известно, тоже из крестьян. Прадеды, наверное, тоже в земле копались. Батя у меня вообще косопузый — рязанские корни…

— Подумать только! — Мороз перебил, потому как, похоже, совершенно меня не слушал. — Он когда-то служил здесь. — Мороз покраснел от гордости за своего прадеда. — Знаешь, мне иногда кажется, что я со своим прадедом как-то связан…

Мне оставалось только понимающе кивнуть ему в ответ. Тогда я не принял всерьез его слова. Мне они казались очередной готической бредятиной, столь притягательной для молодых, неокрепших умов. Кладбище, заброшенная церковь, расстрелянный коммунистами прадед-священник — все это было очень романтичным.

Мороз замолчал и пристально посмотрел на меня. — Предлагаю, Миша, подождать до вечера, часов до шести. А потом пойдем в церковь и переночуем там. Ты как, согласен?

Я согласился, так как Мороз был для меня безусловным лидером, которому я всегда и во всем доверял.

Наступил вечер. Мы допили чай с бутербродами, оставив немного еды на утро.

Затем пошли по старой разбитой дороге, как нам сказала бабка. Скоро показалась красная полуразрушенная церковь. Рядом с ней действительно было старое кладбище. Виднелись несколько больших надгробных плит. На одной из обваленных плит мы прочитали:

— Фаддей Голицын. 1829–1878. Ктитор. Его пожертвованиями и воздвигнут храм святых мучеников Космы и Дамиана в лето 1878 года. Завещал похоронить себя здесь, чтобы вечно молились за упокой его души.

— Вечно молились, ха-ха. Не угадал Голицын. Смотри, — Мороз указал на плиту, — этот Фаддей построил храм перед самой смертью. Интересно, он знал моего прадеда или нет?

— А ты знаешь дату или хотя бы год, когда его расстреляли?

— Нет. — Мы еще немного побродили по кладбищу и подошли к руинам самой церкви. Храм был небольшим, высотой с двухэтажный дом, лишь колокольня выпирала чуть выше. Одна красная кирпичная стена была разрушена наполовину, остальные стены и крыша вроде бы были в порядке. Храм напоминал чем-то выброшенный на берег корабль. У него были колокольня и купол. Правда, куполом его можно было назвать с натяжкой — на нем не то что не было креста — он был без обшивки и напоминал разломанный хулиганами скворечник.

Мы осторожно вошли внутрь. В храме было темно, но свет проникал сквозь щели в крыше и разбитую стену. Внутри росла трава, и лежали несколько пустых бутылок из-под портвейна. Валялись окурки, пустые консервные банки и старые газеты. По всей видимости, деревенские алкаши облюбовали это место для своих попоек. Мы побродили по храму взад-вперед. Ничего романтичного — запустение и грязь. Ночевать здесь мне не больно-то хотелось. Я посмотрел на Мороза: он выглядел разочарованным и тщетно пытался скрыть свои чувства:

— Ну что ж, другого нечего было и ожидать, — бодро заявил Мороз, — ведь столько времени уже прошло, как этот храм закрыли.

— Будем здесь ночевать? — неуверенно спросил я. — Или разобьем палатку в поле?

— Знаешь, лучше разобьем палатку в поле. Здесь нам нечего делать. — Мороз присел на корточки и взял в руки обломок кирпича. — Странно, что и говорить. Прадеда расстреляли, могила этого Фаддея Голицына в запустении…

— Да, это точно, — я отмахивался от комаров, — очень странно.

Мне уже больше всего на свете хотелось поехать домой. Чего-чего, а комаров кормить я очень не любил. Мороз тоже выглядел крайне растерянным. Мы уже собрались выйти наружу, как услышали шум и мужские голоса рядом с церковью.

— Иди сюда, скорее же! — прошипел Мороз. Он схватил оба наших рюкзака и побежал к алтарю. Там, прислонившись к стене, лежали несколько деревянных щитов, за ними можно было спрятаться. — Быстрее, идиот! — Друг просто кричал шёпотом. Я быстро поспешил за ним, получив легкий подзатыльник за нерасторопность, и мы спрятались от чужих глаз и от греха подальше.

В щитах зияли две больших трещины, через которые можно было просматривать пространство храма и следить за происходящим.

А происходило следующее: в храм пролезли два мужика средних лет. У них были короткие стрижки и довольно мрачные физиономии. Один из мужиков, кавказской наружности, тревожно осмотрелся и прикрикнул на товарища:

— Давай быстрее, Босяк! Хватит уже телиться!

Босяк недовольно скривился, но ничего на это не ответил. Незнакомцы вошли в храм и внимательно огляделись. Минуты две они молчали и курили, затем сели на два деревянных ящика и достали из своих рюкзаков несколько бутылок портвейна и пару консервов для закуски. Мне стало понятно, откуда здесь лежат бутылки и другая грязь. Здесь был притон этих людей — Босяка и второго — крупного парня со злобным взглядом.

— А ты уверен, что дело выгорит, Ахмет? — спросил Босяк.

Ахмет язвительно посмотрел на Босяка:

— Тебе что, от моей уверенности станет лучше? Нет, конечно, не уверен. Да и вообще я пошел на это все только ради того, чтобы вновь очутиться за решеткой. Доволен, да?

Босяк раскупорил бутылку портвейна:

— Не цепляйся к словам. Я хотел сказать другое, сможем ли мы это всё сбыть?

Ахмет подождал, пока Босяк наполнит ему стакан. — Я сказал, что сможем. Зачем лишний раз спрашивать, да?

— Да ладно, проехали. Давай лучше выпьем! — Странные угрюмые незнакомцы выпили. Затем, чавкая как свиньи, они стали закусывать.

Мы с Морозом сидели за щитами, почти не дыша. Сердце колотилось от страха, что Ахмет с Босяком нас заметят. Мороз то и дело грозил мне кулаком, чтобы я не смел шевелиться.

Тем временем, гости выпили еще. Они оживились и стали разговаривать громче и смелее, стаканы наполнялись всё чаще. По разговору уже можно было понять, что они сильно пьяны. Я догадался, что эти люди — самые настоящие преступники. Они говорили на уголовном жаргоне, сдабривая свою колоритную речь отборнейшим матом. Ахмет хвалился, что он недавно обыграл кого-то в карты, Босяк с ностальгическими нотками в голосе рассказывал о своих первых грабежах, когда он ходил на дело со свинцовой перчаткой и кастетом. Постепенно становилось темно. Ахмет вытащил и зажег две парафиновые свечи. Обстановка была самая что ни на есть готическая — разрушенный храм, кладбище и два пьяных преступника.

Нам становилось все страшнее, ведь если бы они встретили нас на выходе из храма, они могли бы нас просто пропустить и ничего не сказать. Но теперь, когда они наговорили много о своих темных делах и выпили, наша участь, в случае обнаружения, могла бы быть очень печальной. Тем более, воры, похоже на то, недавно прокрутили какое-то дело. Босяк явно беспокоился, сумеют ли они сбыть некий «товар»…

— Не беспокойся, Босяк, у меня на вернисажах подвязки очень хорошие и в Москве и в Питере. Сработаем дело, а потом можно будет покутить. Давай-ка плесни мне еще винца.

— А все уже! — Босяк покачал пустой бутылкой. — Портвишок закончился.

— Да? Ну, так сгоняй в Ивантеевку за самогоном. — Ахмет достал из кармана несколько купюр. — Купи там еще у бабки какой-нибудь закусон. Сала, овощей с грядки.

— Ну, уж нет, Ахмет! — Тон Босяка был недовольный и обиженный.

— Что такое?!

— Пошли уж вместе в Ивантеевку. — После этих слов на минуту установилась тишина. Чувствовалось, что между двумя преступниками существовало какое-то напряжение, которое могло в любую минуту перерасти в конфликт. Босяк первый нарушил тишину:

— Я ведь не шестерка, чтобы тебе за пойлом бегать!

Ахмет рассмеялся:

— Да ты просто боишься, что я заберу клюкву и сбегу. Ведь так?

Босяк уклонился от прямого ответа:

— Да нет, говорю же тебе — не хочу один ходить за самогоном.

— Хорошо, хорошо… — примиряюще сказал Ахмет. — Пойдем вместе. Только нужно клюкву куда-нибудь схоронить, так, на всякий пожарный.

— Да вон! Положу за теми щитами в алтаре. Мы же недолго будем ходить? — Сердце мое сжалось от ужаса. Мороз был в таком же состоянии. Он выпучил глаза и сжал ладони в молитвенном жесте.

Босяк неторопливо, пьяными шаркающими шагами, подошел к щитам. Он стоял буквально в метре от нас. Мы слышали даже его недовольное бормотание и кряхтение. Затем, как в замедленной съемке, я увидел большую мускулистую руку с татуировкой в виде якоря, которая поставила прямо перед моим носом продуктовую сумку с какой-то доской. Сумка покачнулась и прислонилась к моим коленям. Босяк потрогал — не упадет ли, — и убрал руку.

— Ну, скоро ты там?!

Босяк вновь недовольно забормотал про себя, а вслух ответил:

— Сейчас! Просто задвину клюквину подальше!

Я понял, что рука Босяка, передвигающая сумку, наткнется на мое колено. А дальше…

— Да пойдем уже! — отозвался Ахмет. — Мы всего-то уходим на полчаса. Что ты телишься?!