Суфлер - Анна Малышева

Все было прожито и пережито на этом чердаке, двенадцать лет Александра пыталась покинуть его и не могла – то по одной причине, то по другой. «Не то они искали меня, эти причины, не то я их находила? – думала женщина, бродя по освещенным комнатам своего нового пристанища. – Очень часто мне было трудно, редко – хорошо и всегда – одиноко. Но я оставалась здесь, в этом выморочном доме, вместо того чтобы попытаться устроить свою жизнь как-то иначе. Неужели я не смогла бы? Мне случалось зарабатывать хорошие деньги. Друзья не однажды предлагали за символические суммы пожить у них в квартире, пока они уезжают за рубеж на длительное время. Но каждый раз я умудрялась потратить деньги как-то иначе, а потом найти сотню причин, чтобы остаться на моем чердаке. Чаще всего говорила, что остаюсь потому, что не могу тащить за собой весь хлам, нужный мне для работы, свои бумаги, холсты, книги… Да, хлам…»

Даже теперь, когда она собиралась переехать всего тремя этажами ниже, мысли о вещах, с которыми художница за годы попросту срослась, очень ее беспокоили. И в самом деле, спрашивала себя женщина, как перетащить всю эту пыльную, запачканную, имеющую немалый вес и объем груду самых необходимых ей для работы материалов и книг? Как разместить их тут, каким образом устроиться, чтобы все было под рукой, в привычном порядке? Ведь несмотря на то что неподготовленный человек, увидев ее жилище, всегда бывал изумлен хаосом, в беспорядке был продуманный до мелочей смысл, каждая, самая ничтожная вещичка лежала на своем месте, годами неизменном. Перевозить вещи куда бы то ни было для Александры значило поставить под угрозу срыва все заказы. «Я не сразу смогу начать работать на новом месте, придется устраиваться не одну неделю. Но как тут хорошо! И совсем не дует с пола. Щели Рустам тоже заделал. Он устроился лучше всех нас. Уж на что Марья Семеновна следит за мастерской Стаса, но починкой и ремонтом старуха заниматься уже не может, не по силам, а самому Стасу давно на все наплевать!»

Наконец женщина стала склоняться к единственно возможному, как ей казалось, решению. «Здесь буду спать и сюда личные вещи перенесу – одежду, посуду. А наверху оставлю все для работы. Буду жить на два дома, как барыня. Наверху мастерская, внизу спальня. Здесь можно даже Риту по-человечески принять!»

С Маргаритой они не виделись пятнадцать лет, с тех пор как та первой закончила институт, где училась вместе с Александрой, и уехала домой в Киев. Оттуда спустя год внезапно перебралась в Данию, где собиралась выйти замуж. Но брак отчего-то не состоялся. Маргарита написала об этом подруге, тогда уже вернувшейся домой, в Москву, скупо, будто сквозь зубы, без каких-либо подробностей. Открытка пришла под Новый год. На ней был изображен заметенный снегом канал, по которому на коньках скользили румяные ребятишки. Картинка долго торчала за ширмой, стоявшей в комнате, где жила Александра с первым мужем. Ширма, как и открытка с адресом, так и остались в доме родителей, когда Александра переехала ко второму супругу, Ивану Корзухину, в продуваемую всеми ветрами мансарду, заваленную старыми холстами и прочим хламом.

Больше Маргарита не писала или же просто ее послания не доходили до Александры. Она как-то случайно узнала, что ее родители утаивали от нее половину почты, приходившей на их адрес. Из лучших побуждений, разумеется, чтобы дочь не водилась с «лишними» друзьями. Вероятно, их слишком впечатлил брак Александры с нищим скульптором из Архангельска, а затем со спившимся художником, пусть москвичом, но нищим и бездомным. Другого официального почтового адреса у художницы не было. И вот, совершенно неожиданно, через третьи руки, до нее дошло известие, что Маргарита собирается на днях быть в Москве, причем нагрянет именно к ней. Правда, точная дата приезда пока неизвестна.

– А твой адрес я ей сказал, – сообщил по телефону знакомый, доставивший новость. – Это ведь ни для кого не тайна.

Выйдя из квартиры и заперев дверь, женщина поднялась в мансарду. Эту ночь она решила провести у себя. «А утром найду Эрделя в больнице. Позвоню Татьяне еще раз и спрошу, куда его отвезли. Это просто каприз больного человека. Завтра он, возможно, захочет меня увидеть!»

Засыпая, она вспоминала историю, услышанную от Эрделя неделю назад. Александра никак не могла выбросить ее из головы, хотя в одиночку, без подсказок, такой ребус ей было не разгадать.

…Эрдель, по своему обыкновению, перебрал и забраковал все книги, что принесла ему тогда Александра. Угодить ему было очень трудно, и художница не ждала, что он приобретет хотя бы какой-то пустяк. «Я уже все собрал!» – часто говорил Эрдель, кладя последнюю принесенную Александрой книгу в стопку «отверженных». Она давно ходила в его квартиру на Петровке не с целью заработать, а чтобы послушать интересные истории, которых у Эрделя в запасе было множество.

Вот и неделю назад они сидели на просторной темноватой кухне, где даже средь бела дня горела лампа под желтым шелковым абажуром. Пили чай, болтали о пустяках, как старые друзья, давно обсудившие все самые важные темы. И тут Эрдель внезапно спросил:

– Саша, вы в судьбу верите?

Услышать подобное от человека, всегда настроенного более чем прозаически, Александра не ожидала. Поставив чашку, она вопросительно взглянула на коллекционера. Тот невесело усмехнулся:

– Ну да, в судьбу, в ту судьбу, от которой, по поговорке, не уйдешь?

– Пожалуй, – задумчиво проговорила женщина. – Случались со мной вещи, которых невозможно было избежать, как ни старайся… Вы об этом?

Эрдель смотрел в пространство, сидя неподвижно, словно не слышал вопроса. Теперь Александре бросилось в глаза то, что раньше ускользало от ее внимания. Старый знакомый сильно изменился с тех пор, как они виделись в последний раз, а это было несколько дней назад. За трое-четверо суток Эрдель осунулся, как-то осел, будто снег под солнцем. Даже вещи казались ему велики и висели на нем, как чужие. «Он болен! – с тревогой подумала женщина, глядя на хозяина квартиры и не решаясь задать ему прямой вопрос, рвавшийся с языка. – И серьезно болен, раз у него такие мрачные мысли! Неужели… Неужели…»

Эрдель продолжал, глядя в пустоту:

– Да, нельзя избежать… Старайся, не старайся. Даже если видишь опасность, давно видишь… Иногда лучше знать поменьше… Зачем это проклятое знание, если оно не может тебя сохранить от судьбы?

«Он говорит не со мной, а сам с собой. – Александра не знала, что и думать. Она впервые видела коллекционера в подобном состоянии. – Судьба… Похоже, он все-таки не болен, тут что-то другое!»

Она поняла, что угадала, когда Эрдель, опомнившись, спросил:

– Надеюсь, вы не думаете, что я истерик и психопат? В моем возрасте принято жаловаться на болезни, а я вдруг – на судьбу. Ну, ведь болезни – это дело житейское, никого не минуют. А судьбу все пытаешься обмануть… Напрасное дело! – И на миг умолкнув, продолжал уже без запинок: – Я вам кое-что расскажу, Саша. Это старая история, ей больше лет, чем вам, так что вы ее знать не можете. О ней вскоре забыли, забыли все, кроме людей, которых она коснулась непосредственно. Мне было двадцать два года. В этом возрасте ничего не принимаешь всерьез, только самого себя. Вот и я тогда не принял эту историю близко к сердцу.

Это случилось летом шестьдесят седьмого года. Эрдель был студентом историко-архивного института, его нынешняя квартира в переулке близ Петровки тогда еще представляла собой коммуналку, где в четырех комнатах теснилось три семьи. Он только начинал собирать свою библиотеку. У студента, живущего на грошовую стипендию и случайные подработки, денег не хватало хронически. Поэтому Евгений, которого еще никто не звал по отчеству, менялся книгами с друзьями, пропадал в букинистических магазинах, надеясь на случайную удачу… Но самые замечательные приобретения он делал, если где-то распродавалось чье-то наследство. Как все коллекционеры, молодой Эрдель был падальщиком и кружил вокруг таких распродаж, за гроши приобретая то, что стоило рубли, а порою и намного больше. Равнодушные и ничего не понимающие наследники рады бывали хоть что-то выручить за старые трухлявые фолианты, источенные жучком, изъеденные крысами и обметанные плесенью вдоль переплета. Однажды, приобретя содержимое целого книжного шкафа, студент расстался всего с тремя рублями. Будь у него пять рублей, ему отдали бы впридачу и сам шкаф – работы бургундского мастера, из грушевого дерева, покрытый резьбой. Обе филенки были расколоты снизу доверху, все четыре ножки оказались разной высоты, вдобавок, их изгрызли собаки. Каждый новый щенок, из тех, что на протяжении сотни лет появлялись в семье, владевшей шкафом, считал своим долгом воздать почести искалеченной мебели. Но лишних двух рублей у Эрделя в ту пору никогда не водилось, а обладай он такой суммой, она была бы неизбежно истрачена на книги.

Как-то раз ему редкостно повезло, во всяком случае, так показалось сперва. Друг и сокурсник шепнул Эрделю на ухо, что его дальние знакомые спешно распродают библиотеку. «По случаю смерти хозяина…» Этого краткого уточнения было достаточно, чтобы сердце молодого коллекционера сделало несколько лишних ударов. Спешная распродажа по случаю смерти! В такой ситуации никто особенно не дорожит старым хламом и цены ему точно не знает. Хотят освободить шкаф, комнату, а то и всю квартиру. Начать новую жизнь на свободном месте. По случаю смерти – это часто второпях, почти за бесценок. Иногда даром. У Эрделя бывали и такие удачи.