Бурные страсти тихой Виктории - Лариса Кондрашова

— Интересует. Куда, он вам сказал, сегодня идет?

— Он мне ничего не сказал, — вздохнула женщина. — Можно, конечно, догадаться. У меня от свадьбы дочери пол-ящика шампанского осталось. Я вернулась с работы, смотрю, двух бутылок нет.

— К сожалению, мне удалось спасти только одну, — сказал Санька, подавая ей пакет. — И конфеты.

— Господи, да им сто лет в обед, этим конфетам! Выбросьте их.

— Нет, это вы уж сами выбросьте. Для чего-то же вы их хранили.

А про себя подумал, что скорее всего и женщина под стать этому кабану с «тойотой». Хозяйственная.

— Скажите, а Саша… Александр, где он?

— Спит в своей машине у вашего подъезда.

— Как спит? — всполошилась женщина. — Тогда надо его поднять домой!

— Нет, я его сюда доставил и больше задерживаться ради него не собираюсь, — твердо сказал Санька женщине, в глазах которой светилась надежда. — Мне еще обратно возвращаться, через весь город.

Он вначале хотел сказать «нам», но потом решил не добивать эту женщину. Наверное, любит такого козла, вон как беспокоится.

— Но как же вы…

— Такси возьму, — во второй раз, теперь уже незнакомой женщине, пояснил Санька.

Санька бегом спускался по лестнице, думал о Вике, которая ждала его в чужой машине, и недоумевал, как он мог пустить на самотек такую ситуацию. Ну ту, с Лизаветой. Ведь из-за этого они с Викой не сидят дома перед телевизором, не лежат в своей уютной супружеской спальне, а занимаются неизвестно чем на другом конце города…

Когда Санька понял, что влип, было уже поздно. Лизавета сидела у него на шее, сунув пятки в рот. Это он самому себе так описывал ситуацию.

Он напоминал теперь того Зайца из русской сказки, в лубяную избушку к которому попросилась погреться Лиса. То есть сначала она попросила погреть всего одну лапу, а потом не только угнездилась в его жилище, но и самого хозяина выгнала вон.

Или — что там было на этот случай у Викиного любимца?

Конец простой — хоть не обычный, но досадный:

Какой-то грек нашел Кассандрину обитель, —

И начал пользоваться ей не как Кассандрой,

А как простой и ненасытный победитель.

Санька вспомнил стихи Высоцкого и хмуро посмеялся. Это что ж получается? Лизавета его поимела? Как ни грубо это звучит, но именно так. А он, как последний придурок, позволял ей все это с собой проделывать будто под гипнозом. Как телок безмозглый. На поводу.

По большому счету Лизавета ему не очень нравилась. Внешне она была хуже его Виктории, да и характер у нее был не сахар. Знать бы, что так все случится…

Началось падение Саньки с того, что в обеденный перерыв Лизавета стала присаживаться возле него и угощать тем, что приносила с собой из дома.

Прежде он обходился бутербродом с горячей сосиской и кофе, которые покупал в павильончике здесь же, на территории базы. Это его вполне устраивало, но Лизавета хорошо готовила, и Санька потихоньку приохотился к ее кулинарным изыскам.

Вкусная пища, съеденная совместно, располагает к откровенности. И слово за слово, Санька стал рассказывать сотрапезнице о своей жизни с Викой и о том, какая у него жена рассеянная и невезучая. Нет, он вовсе не жаловался, а как бы посмеивался над женой. Вполне, впрочем, беззлобно.

Вот — от озарения он даже остановился — вот с чего началось его падение! Так это и бывает с людьми, про которых говорят: ради красного словца не пожалеет и отца. Ему было приятно восхищение, с которым Лизавета на него смотрела. Это их как бы объединяло. Санька сам себя любит, и эта молодая женщина — его.

Вначале Лизавета только ахала и сочувственно кивала: бедная, ох бедная! Но потом тон ее соболезнований потихоньку сместился: уже бедный был Санька, а вовсе не его непутевая жена.

Однажды он разозлился на Вику всерьез: она сожгла утюгом его любимую рубашку. Поставила терморегулятор на «хлопок», да так и забыла перевести на меньшую температуру. А в рубашке было тридцать процентов синтетики. И горячий утюг «свез» целый кусок рубашки на самом видном месте.

Словом, он пришел на работу не в настроении, и тут к нему подкатила Лизавета:

— Хочешь, угадаю, почему ты такой расстроенный? Твоя психичка опять что-то учудила.

Раньше она не осмеливалась вот так напрямую говорить плохо о его жене, но в тот день поняла: сегодня можно. И Санька ее не одернул.

— Почему ты не разведешься и не женишься на нормальной женщине? — Лизавета долбила его теперь чуть ли не ежедневно, очевидно, считая, что капля и камень точит. — Детей-то у вас нет… Кстати, и хорошо, что нет, а то представь, родит тебе такая женушка какого-нибудь дебила. Тебе это надо?

Слова Лизаветы задели его за живое, но к тому времени Санька уже побывал у нее дома — по просьбе Лизаветы подвез ее и, конечно, получил приглашение на кофе, — познакомился с ее маленькой дочерью.

Он не мог не заметить, как у Лизаветы все чисто и ладно устроено, и слова, которые она ему в уши упорно вкладывала, наконец стали давать ростки.

А потом случилось то, к чему Лизавета его упорно подталкивала. Причем не где-нибудь, а на складе ящичной тары. Она его туда заманила под каким-то смешным предлогом…

В любое другое время Санька сообразил бы, что к чему, а тут его голова была занята серьезной недостачей, с которой не мог разобраться заведующий складом, а директор базы приказал, чтобы старший менеджер Петровский в этом помог…

Он и разобрался, и обрадованный завскладом побежал докладывать шефу, что все в порядке, и при этом пообещал Саньке куб вагонки — тот собирался построить в огороде небольшую баньку, как они мечтали с Викой, — на предбанник дерева как раз ему и не хватало.

Словом, так все сошлось, что голова Саньки была занята всеми этими событиями и он ничего особенного в предложении Лизаветы не усмотрел, а она его затащила в междурядье, и прижалась к нему, и начала целовать, а Санька почему-то не смог ее оттолкнуть…

После этого он начал почти каждый день бывать в квартире Лизаветы, приходить домой все позже, и от того, что Вика верила его неуклюжему вранью, стал ее за это как бы отодвигать от себя. А потом и откровенно выталкивать из своей жизни. Кому же понравится постоянно чувствовать себя виноватым?!

Подумать только, он едва ли не стал презирать свою жену за веру в