Дау, Кентавр и другие - И. Халатников

Естественно, мы ничего не знали об информации, которую давала разведка. Это сейчас любую развединформацию можно при желании найти даже в публикациях открытой прессы. Надо сказать, подобные публикации производят на меня огромное впечатление. Уж такие детали бывают описаны в этих донесе­ниях! Но мы, повторяю, в те времена ничего этого не знали. Да и все равно, конечно, оставался вопрос, как это воплотить, как поджечь всю систему. Рассчитать атомную бомбу нам уда­лось, упростив уравнения. Но даже эти упрощенные уравне­ния требовали большой работы, потому что считались вруч­ную. И соответствие расчетов результатам первых испытаний (1949 год) было очень хорошим. Ученых, участвовавших в про­екте, осыпали правительственными наградами.

Надо заметить, что награды, полученные участниками на­шей группы, не вполне соответствовали масштабу сделанного. Здесь произошло недоразумение. Было так. Для того чтобы договориться и согласовать все награды, заслуженные сотруд­никами группы Ландау, И.В. Курчатов специально прислал в институт своего заместителя, академика С.А. Соболева. Собо­лев договорился с Дау о встрече, приехал в назначенное время в ИФП и... Прождал несколько часов без всякого результата. Дау так и не появился. Как потом говорили, все это время он провел, задержавшись у «девушки» и позабыв о встрече с Со­болевым. В результате в первом указе был награжден по выс­шему разряду (правительственная дача, разные другие приви­легии — например, прием детей в любые вузы без экзаменов) только Ландау, а остальных участников группы, спохватившись, тоже потом наградили, но уже рангом пониже. Я, к примеру, получил только орден.

Сталин начал Атомный проект с важнейшего дела — под­нял престиж ученых в стране. И сделал это вполне материали­стически — установил новые зарплаты. Теперь профессор по­лучал раз в 5-6 больше среднего служащего. Такие зарплаты были определены не только физикам, а всем ученым со степе­нями. И это сразу после войны, когда в стране была ужасная разруха... Престиж ученых в обществе так или иначе определя­ется получаемой заработной платой. Общество узнает, что уче­ные высоко ценятся. Молодежь идет в науку, поскольку это престижно, хорошо оплачивается, дает положение.

Как мы относились к спецделу? О Ландау я скажу чуть поз­же, а сам я занимался всем этим с большим интересом. Моей задачей было служить координатором между Ландау и матема­тиками. Математики получали от меня уравнения в таком виде, что о конструкции бомбы догадаться было невозможно. Такой был порядок. Но математикам и не требовалось этого знать.

Известно, что среди главных характеристик атомной бом­бы — критическая масса, материал и форма «взрывчатки». В общем виде такую задачу никто и никогда до нас не решал. А мне удалось получить необычайной красоты интерполя­ционную формулу. Помню, Ландау был в таком восторге от этого результата, что подарил мне фотографию с надписью: «Дорогому Халату...», она у меня хранится до сих пор.

Листок в клетку

К 1949 г. в работе над водородной бомбой были достигнуты большие успехи в группе Игоря Евгеньевича Тамма. Андрей Дмитриевич Сахаров придумал свою идею номер один, как он ее называет в своих воспоминаниях, Виталий Лазаревич Гинз­бург придумал идею номер два. Эти идеи стали основой кон­струкции первой водородной бомбы.

Идея номер один произвела на меня огромное впечатление, я считал ее просто гениальной, восхищался, как это Андрей Дмитриевич до такого додумался. Хотя она физически проста, и сейчас ее можно объяснить даже школьнику. Идея номер два тоже кажется теперь очевидной. Зачем заранее готовить три­тий, если можно производить его прямо в процессе взрыва?!

Мне совершенно ясно, что все разработки были сделаны у нас абсолютно независимо, что идея водородной бомбы, взор­ванной в 1953 г., была абсолютно оригинальной. Никаких чер­тежей на этот раз у Лаврентия Павловича в кармане не было.

К этому времени у Ландау заметно испортились отношения с Я.Б. Зельдовичем. Зельдович играл важную роль в Атомном проекте. Человек очень инициативный, он пытался догово­риться с А.П. Александровым о том, чтобы втянуть Ландау в решение еще каких-то задач. Когда Ландау об этом узнал, то очень разозлился. Он считал, что Зельдович не имеет права без его ведома придумывать для него работу. Хотя они и не рассорились, но в области спеццела Ландау перестал с ним сотрудничать и вел работы над водородной бомбой в контакту с А.Д. Сахаровым.

Расчеты водородной бомбы мы вели параллельно с группой А.Н. Тихонова в отделении прикладной математики у Келды­ша. Задание на расчеты, которое нам дали, было написано рукой А.Д. Сахарова. Я хорошо помню эту бумажку — лист в клеточку, исписанный с двух сторон зеленовато-синими чер­нилами. Лист содержал все исходные данные по первой водо­родной бомбе. Это был документ неслыханной секретности, его нельзя было доверить никакой машинистке. Несомненно, такого варианта расчета в 1950 г. американцы не знали. Хорош он или плох, это другой вопрос, но они его не знали. Если и был в то время главный советский секрет, то он был написан на бумажном листке рукой Сахарова. Бумажка попала в мои руки для того, чтобы подготовить задания для математиков.

В «Воспоминаниях» Сахарова есть такой эпизод. В Институ­те прикладной математики как-то утеряли документ, связан­ный с водородным проектом. Малозначащий, пишет Андрей Дмитриевич. А начальник первого отдела — после того, как к нему приехал высокий чин из госбезопасности и с ним побесе­довал — покончил жизнь самоубийством. Сахаров приводит это как пример нравов: человек расстался с жизнью из-за того, что потерял малозначащую бумажку.

Но я как непосредственный участник событий знаю, что на самом деле было потеряно — та самая бумажка, которая у нас, в Институте физпроблем, в течение месяца или двух храни­лась в первом отделе. Всего одна страничка. Я не раз держал ее в руках и помню, как она хранилась: в специальных картон­ных обложках как документ особой важности.

Чтобы продолжить расчеты в группе Тихонова, эту бумагу переслали в отделение прикладной математики. И там утеря­ли. Андрей Дмитриевич к тому времени был уже на Объекте и, может быть, не знал, что именно пропало. А это была всего одна страничка, на которой значилась вся его идея — со всеми размерами, со всеми деталями конструкции и с подписью «А. Сахаров». За время моей работы в спецпроекте я не помню других случаев утери каких-либо документов. Пропал всего один. Но какой!

Я всю жизнь помню об этом случае. И того человека из первого отдела помню — приходилось иметь с ним дело. До­бродушный человек средних лет, в военной форме без погон. Женщину, которая с ним работала, наказали, уволили. Не ис­ключено, что бумажку эту сожгли по ошибке,— какие-то сек­ретные бумаги, черновики постоянно сжигали. Может быть, она хранилась не так тщательно, как у нас — всего лишь ка­кая-то страница, да еще написанная от руки.

Низкие и высокие температуры

Расчет водородной бомбы оказался задачей на много поряд­ков сложнее, чем атомной. И то, что нам удалось «ручным спо­собом» такую задачу решить,— конечно, чудо. По существу, тогда произошла революция в численных методах интегрирования уравнений в частных производных, и произошла она в Инсти­туте физических проблем под руководством Ландау.

Главной тогда оказалась проблема устойчивости. И это было нетривиально. Математики в отделе у А.Н. Тихонова считали, что проблемы устойчивости вообще нет, и высокому началь­ству докладывали, что мы выдумали несуществующую задачу. А если не думать об устойчивости, то в наших схемах вместо гладких кривых возникает «пила». У Тихонова эту «пилу» сгла­живали с помощью лекала, еще каких-то методов. Но таким способом достоверных результатов нельзя получить.

Я помню историческое заседание под председательством М.В. Келдыша. Оно продолжалось несколько дней. Мы дока­зывали, что есть проблема и что мы ее решили, а группа Тихо­нова доказывала, что никакой проблемы вообще не сущест­вует. В результате пришли к консенсусу — высокое начальство приказало передать наши схемы в отдел Тихонова. Там убеди­лись в достоинствах предложенных нами схем, поскольку мы сначала поставили вопрос об устойчивости, а потом нашли способ обойти трудности. Здесь сложно все это объяснять. Но я бы сказал, что был придуман метод, как неизвестное буду­щее связать с прошлым и настоящим. Эти неявные схемы нео­бычайно красивы. И они позволили нам считать быстро — не за годы, а за месяцы.

В 1952 г. мы заканчивали расчеты по водородной бомбе, и я представил докторскую диссертацию по теории сверхтекуче­сти. Эта защита оказалась связана со спецзадачей весьма ин­тересным образом. Оппонентами у меня были Н.Н. Боголю­бов, В.Л. Гинзбург и И.М. Лифшиц. Лучшую команду придумать было невозможно. В 1946 г. Боголюбов сделал классическую работу по теории сверхтекучести, он был ведущим экспертов в этой области. Кроме того, было нечто необычное в том, что я занимался сверхтекучестью в духе Ландау, а основным оппо­нентом пригласили Боголюбова — представителя совершенно другого направления, более математического, может быть, не­сколько оторванного от реальной физики, но совершенно ори­гинального, нетривиального. Боголюбов в это время находил­ся на Объекте, его тоже привлекли к работе над водородной бомбой. Боголюбов был выдающийся математик, прекрасный теоретик. Но не для таких прикладных задач. Его с трудом загнали на Объект, и, чтобы уехать оттуда на мою защиту, требовалось высокое разрешение. Ему не разрешили. Боялись, что приедет в Москву и не захочет вернуться на Объект. Но для защиты требовалось либо личное присутствие, либо пись­менный отзыв основного оппонента. Утро защиты, а отзыва еще нет. И только когда начался ученый совет, в зал вбежал Георгий Николаевич Флеров, человек, имевший, как извест­но, особое отношение к спецпроблеме — с его письма Стали­ну все и началось. Именно Флеров приехал с Объекта и при­вез отзыв на мою диссертацию.