К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

Я знаю, что, только в сынах разуверясь,

Могла ты поверить в подобную ересь

И песню мою, как шпагу, сломать.

… Шагай, моя песня, в знаменном строю,

Не плачь, что так мало с тобой мы пожили.

Бесславен наш жребий, но раньше ли, позже ли

Отчизна заметит ошибку свою [392] .

Отчизна «заметила ошибку свою», но слишком поздно. Все перечисленные выше писатели были реабилитированы, но только через 18 лет после того, как Б. Ясенский написал в тюрьме эти строки. И почти все они были реабилитированы посмертно. С тех пор их книги не раз переиздавались, мы знаем их имена. Но никто не может издать тех книг, которые были задуманы этими людьми, большинству из которых не исполнилось и 40, а некоторым даже 30 лет. Даже архивы почти всех арестованных литераторов были не только изъяты после ареста, но и уничтожены после вынесения приговора. То же самое произошло с архивами и почти всех арестованных ученых.

Волна репрессий прошла в 1937 – 1938 гг. и по всем другим творческим организациям. Так, например, была расстреляна Елена Соколовская, известная большевичка, руководившая в годы Гражданской войны одесским подпольем. В середине 30-х гг. она работала художественным руководителем «Мосфильма». В Ленинграде погиб талантливый киноработник А. И. Пиотровский, руководивший сценарным отделом «Ленфильма». Был арестован известный кино– и фотодокументалист А. Ф. Дорн, создавший настоящую фотолетопись революции.

Особенно тяжелой потерей для нашего искусства была гибель В. Э. Мейерхольда, выдающегося режиссера, посвятившего свою жизнь созданию нового, «созвучного эпохе» театра. Известно, что травля Мейерхольда началась уже задолго до того, для чего был придуман термин «мейерхольдовщина». У него было немало противников и завистников в самой театральной среде. Но Мейерхольд отказывался признавать свои «ошибки». Он решительно выступал против догматического и узкого понимания реализма в искусстве и против «профилактического контроля» за деятельностью театров. «Нужно знать, – заявил он на одном из собраний, – что театр – это живое творческое дело, где кипят страсти. Нужно дать свободу нам, свободу» [393] .

Мейерхольд получил, однако, не свободу, а пулю в затылок. В январе 1938 г. театр Мейерхольда был закрыт, а сам режиссер несколько позже арестован и убит после тяжелых и утонченных истязаний.

В 1956 г. после реабилитации Мейерхольда И. Г. Эренбург огласил на заседании Всероссийского театрального общества (ВТО) текст последнего слова Мейерхольда на закрытом суде НКВД. Мейерхольд держался мужественно перед своими «судьями» и отрекся от всех признаний, сделанных на следствии, так как они были вырваны в результате пыток. В заключение он просил, когда придут другие времена, показать текст этой его последней речи его детям. Но суд не назначил никакого нового расследования и приговорил Мейерхольда к расстрелу по обвинению в шпионаже в пользу… Японии и в сотрудничестве с царской охранкой.

Был репрессирован выдающийся украинский режиссер Лесь Курбас. Оказались в заключении театральные деятели и артисты Сандро Ахметели, Игорь Терентьев, К. Эггерт, И. Правов, Л. Варпаховский, М. Рафальский, Наталья Сац, О. Щербинская, 3. Смирнова, дирижер Е. Микеладзе. Был арестован также артист Алексей Дикий, но в 1941 г. он был освобожден и позднее играл роли Сталина. В исполнении А. Дикого Сталин был меньше похож на грузина и говорил без акцента. Сталину это больше нравилось, чем исполнение его ролей М. Геловани.

Был арестован вернувшийся в СССР из-за границы известный художник В. И. Шухаев. Арестовали также ленинградского художника-портретиста Шарапова. Он был вызван в Москву и начал писать портрет вождя. Но после двух сеансов работа была остановлена. Вероятно, Сталину не понравились наброски картины, на которых была ясно видна сухорукость Сталина, которую он тщательно скрывал всю жизнь.

В 1937 – 1938 гг. погибли редакторы большинства центральных, республиканских и областных газет: Г. Е. Цыпин («Вечерняя Москва»), Д. В. Антошкин («Рабочая Москва»), А. Болотников («Литературная газета»), С. М. Закс («Ленинградская правда»), Д. Брагинский («Заря Востока»), Н. И. Смирнов («Беднота»), Е. С. Кусильман («Пролетарская правда»), С. Моденов («Красный Крым»), А. В. Швер («Тихоокеанская звезда») и многие другие. Вместе с ними были арестованы и сотни журналистов центральных и местных газет.

МАССОВЫЕ РЕПРЕССИИ СРЕДИ ВСЕХ СЛОЕВ НАСЕЛЕНИЯ

Мы назвали выше лишь около тысячи наиболее известных имен. Но репрессии затронули и огромное число работников среднего и низшего звена и все слои населения.

В 1936 – 1939 гг. из партии было исключено более 1 млн человек. В условиях того времени это почти всегда было связано с арестом. К этому числу нужно прибавить людей, исключенных из партии во время чисток 1933 – 1934 гг. Чистки затронули 1,1 млн человек, и очень многие из них, если не большинство, через несколько лет были арестованы. Арестам подвергались и беспартийные, чаще всего родственники арестованных коммунистов, их друзья и сослуживцы. Этот характер «большого террора» конца 30-х гг., направленного главным образом против самой партии, был очевиден даже для большинства беспартийных, которые в те годы спали по ночам гораздо спокойнее, чем коммунисты. Особенно пострадали старейшие члены партии, что видно и по составу партийных съездов. На XVI и XVII съездах партии было около 80% делегатов, вступивших в партию до 1920 г. На XVIII съезде таких людей было только 19%. Но велики были потери и среди молодой партийной интеллигенции.

Большие потери понес и рабочий класс. На Электрозаводе в Москве, по свидетельству Л. М. Портнова, было репрессировано более тысячи рабочих и служащих. Очень много рабочих и служащих было арестовано на Кировском заводе в Ленинграде [394] . Сотен людей недосчитался в эти годы и коллектив московского Метростроя. Такое же избиение рабочих кадров проводилось и на тысячах других предприятий по всей стране. При этом органы НКВД арестовали почти всех рабочих и инженерно-технических работников, которые в конце 20-х – начале 30-х гг. проходили практику на американских и немецких заводах.

Тяжелый удар был нанесен и многострадальной советской деревне. А. И. Тодорский встречался в заключении с бывшим работником системы Заготзерно с Северного Кавказа, который рассказал, что в ночь, когда его взяли, был арестован почти весь районный актив – 200 человек. Е. С. Гинзбург писала в своих воспоминаниях о старой колхознице, которой объявили при аресте, что она «троцкистка». Не понимая смысла этого слова, старуха доказывала, что она не «трактористка» и что в их деревне старых людей на трактор не сажают. «В углу нашей камеры, – писал в неопубликованных воспоминаниях партийный работник из Белоруссии Я. И. Дробинский, – сидел старик колхозник. С каждой пайки он оставлял кусочек для сына, который был свидетелем обвинения. Здоровый крестьянский парень то ли не выдержал избиений и издевательств, то ли еще что-нибудь, но он показал, что отец уговаривал его убить председателя колхоза. Старик отрицал, совесть не позволяла лгать. Никакие пытки не могли его поколебать. На очную ставку с сыном он шел с твердым намерением отстаивать правду. Но когда он увидел измученного сына со следами побоев, в душе старика что-то сломалось, и, обращаясь к следователю и сыну, он сказал: “Верно, подтверждаю, ты, Илюшка, не сумневайся. Все, что ты сказал, подтверждаю”. И тут же подписал протокол очной ставки… Готовясь к встрече с сыном на суде, старик каждый день оставлял часть пайки, и когда его вызвали, то он, на какую-то секунду оторвавшись от конвоира, передал Илюшке паек. И тогда Илюшка не выдержал, упал перед стариком на колени и, разрывая на себе рубаху, вопя и стеная, кричал: “Простите, тату, простите, оговорил вас, простите”. Старик что-то лепетал, гладил его по голове, по спине… Конвой смешался, растерялся. Даже видавшие виды судьи трибунала были потрясены. Они отказались судить старика и его сына. Однако дело все же не было прекращено. Старик остался в тюрьме. Камерные специалисты полагали, что дело пошло на Особое совещание. Старик почти все время молчал, продолжая часть своей голодной пайки откладывать на “устречу” с Илюшей» [395] .

И таких трагедий в те годы была не одна сотня тысяч. Надо сказать и о волне более мелких «открытых» процессов, которые прошли в 1937 – 1939 гг. по стране. «Свой» процесс проводился почти в каждой республике, области, даже районе. Центральные газеты эти процессы не освещали, однако о них писала областная и районная печать. В местной печати сообщали и о закрытых процессах над местными работниками (обычно публиковали обвинительное заключение и приговор).

Так, например, во второй половине 1937 г. волна «открытых» процессов прокатилась по сотням районов и десяткам областей. В качестве подсудимых фигурировали колхозники и работники районного хозяйственного и партийного актива, которых обычно обвиняли во «вредительской», «антисоветской» и «правотроцкистской» деятельности. Вели эти процессы спецколлегии областного суда и областная прокуратура. Почти всегда среди подсудимых были секретарь райкома партии, председатель райисполкома, заведующий райзо, директор МТС, два-три председателя колхоза, старший агроном, иногда зоотехник или ветеринарный врач, несколько колхозников. Такие процессы организовывали прежде всего в тех районах, где показатели колхозного производства были ниже средних по области. Все недостатки работы колхозов и совхозов: запоздалый сбор урожая, плохая обработка земли, падеж скота, отсутствие кормов – рассматривались как вредительская и контрреволюционная деятельность с целью вызвать недовольство колхозников и рабочих Советской властью.