Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

В письме Энгельсу Маркс обвиняет в случившемся людей Виллиха. Он говорит, что игры в революцию и громкая показуха разозлили прусские власти. «Эти надутые пузыри прекрасно знают, что нет ни заговора, ни даже какой-то реальной цели… Все они лишь хотят казаться опасными… Была ли когда-нибудь такая партия, чьей единственной целью было бы покрасоваться?!» {62}

Перед самым арестом Дэниелс успел отправить Марксу анонимное письмо, поручив ему избавиться от всех компрометирующих материалов, потому что готовятся обыски и в Англии. Маркс велел Энгельсу все сжечь, а самые важные документы спрятать у Мэри. Энгельс выполнил указание, а затем уехал в Лондон, чтобы быть с Марксом и друзьями {63}. Здесь он пробыл с 31 мая по 15 июня, и хотя основные цели его визита были политические, он, без сомнения, внес успокоение в нервную жизнь семьи накануне рождения ребенка Ленхен, заодно укрепив впечатление, что именно он и является отцом. Впрочем, рождения ребенка он так и не дождался, вернувшись в Манчестер {64}. Ленхен родила сына 23 июня 1851 года. Она назвала его Генри Фредерик, коротко — Фредди {65}.

Маркс пытался спастись от проблем бегством в свой любимый читальный зал, чтобы поработать там над книгой — в этом году он исписал уже 14 тетрадей {66}, — однако в письме к Энгельсу он признается, что напряжение дома и чрезвычайные финансовые затруднения делают какие-либо занятия невозможными.

«Дом напоминает крепость на осадном положении. Ночи напролет я провожу в отчаянии и злых слезах. Разумеется, я почти ничего не могу сделать. Мне жалко мою жену. Основная ноша легла на ее плечи, она права. Промышленность гораздо более продуктивна, чем брак. В довершение всего, как ты помнишь, по природе я очень нетерпелив, временами даже нетерпим, и потому часто теряю выдержку» {67}.

Ленхен не записывала ребенка до августа, целых 6 недель после рождения. Когда же сделала это, то указала только себя в качестве матери, на месте имени отца остался прочерк. Неясно, жила ли она в этот период на Дин-стрит вместе с ребенком {68}. Женни писала Стефану Борну, что Ленхен съехала, но, кажется, ненадолго {69}. В любом случае этот период был пыткой для всех участников. Останься Ленхен в квартире, съехай с нее — все это одинаково вызвало бы подозрения. Сообщество, которое Маркс беспощадно атаковал после арестов членов Союза, гудело от слухов. А над всем этим стоял личная трагедия Ленхен и Женни. Если бы Ленхен ушла от Марксов, она порвала бы с единственной семьей, которую могла считать своей, и осталась бы в чужой стране совершенно одна, даже не говоря по-английски, — либо принуждена была бы вернутся в Рейнланд, опозоренная. Для Женни же Ленхен всегда была лучшей и незаменимой подругой и помощницей. Да и кто, кроме Ленхен, согласился бы разделить с ними их нищенскую жизнь, не требуя взамен ни гроша?

В письме от 2 августа Вейдемейеру, через день после рождения Фредди, Маркс жалуется на обстоятельства, перекладывая всю вину за случившееся на других.

«Как вы можете видеть, положение мое ужасающе. Жена моя может просто не выдержать, если все будет идти без изменений. Постоянные тревоги, бесконечная и ежедневная борьба за существование истощили ее; в довершение всего мои противники высказывают гнусности обо мне; никогда еще их нападки не были так яростны — стремясь отомстить за собственное бессилие, они позволяют себе бросать подозрения частного характера и распространять обо мне немыслимо гадкие слухи… Разумеется, я мог бы обратить все это в шутку и не позволил бы ни на миг прервать мою работу, но, как вы видите, жена моя совсем плоха и измучена домашними неурядицами… и все это ежедневное злобное пыхтение демократической клоаки не добавляет ей бодрости. Бестактность некоторых людей поистине колоссальна» {70}.

Печальная глава жизни, посвященная беременности Ленхен, закончилась так же туманно и непонятно, как началась. Где-то в августе она передала Фредди на попечение семьи Леви, проживавшей в Восточном Лондоне, районе, печально известном своей бедностью даже по сравнению с Сохо {71}. Семье нужны были деньги, и, по некоторым сведениям, их давал Энгельс {72}. Фредди вырос вдали от своей матери и семьи Маркс, Ленхен вернулась на Дин-стрит. Маркс, Ленхен и Женни достигли молчаливого согласия; их взаимная зависимость была слишком велика, чтобы ее могла разрушить нежелательная беременность. Это соглашение позволило им внешне зажить прежней жизнью, однако душевные раны все еще болели, а слухи вокруг не утихали, и это, что бы Маркс ни говорил Вейдемейеру, влияло на его работу.

В середине августа была опубликована новая клевета. Лондонский немецкий еженедельник предположил, что Маркс пишет для реакционных газет в Пруссии и является шпионом своего зятя Фердинанда {73}. Маркс направил в газету опровержение, говоря, что эти обвинения абсурдны и что только профессиональные связи Фердинанда фон Вестфален привели к аресту издателя Маркса и запрещению продаж «Ревю». Однако эти усилия ни к чему не привели. Журналист, на имя которого Маркс направил письмо с опровержением, был австрийским шпионом, поэтому единственными читателями Маркса остались полицейские. Опровержение Маркса осталось ненапечатанным {74}.

Кипя от ярости, Маркс в сопровождении Фрейлиграта отправился в редакцию еженедельника, чтобы вызвать обидчика на дуэль. Вероятнее всего, тот отказался удовлетворить требования этого бешеного иностранца, потому что никаких сведений о дуэли больше не найдено {75}.

В тот самый момент, когда уже казалось, что жизнь Марксов разбита навсегда, с неожиданной стороны пришло спасение. Маркс получил письмо из Нью-Йорка, от газеты «Нью-Йорк Дейли Трибьюн» с предложением поработать одним из 18 зарубежных корреспондентов газеты, освещая все европейские дела. Маркс встречался с редактором «Трибьюн» Чарльзом Дана в 1849 году в редакции «Neue Rheinische Zeitung», когда американец жил в Европе, освещая революционные события, и был свидетелем начала контрреволюции. Возможно, Дана вспомнил о Марксе после письма, которое тот послал в газеты США, спрашивая, не нужен ли им журналист, живущий в Лондоне. «Трибьюн» была крупнейшей газетой в мире с тиражом около 200 тысяч экземпляров {76}, и хотя Маркс презирал ее за легковесность, ему нужна была работа {77}. Но была одна проблема: Маркс не мог говорить и писать по-английски (хотя и усиленно учился, заучивая наизусть Шекспира) {78}. Он снова обратился к Энгельсу, объяснив, что очень занят своей книгой о политэкономии, и потому не мог бы Энгельс «написать к утру пятницы [через 7 дней] статью о положении дел в Германии» {79}. Маркс просил друга не стесняться «быть остроумным и раскованным» от его имени {80}. Сам он в данный момент был решительно на это не способен.