Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Актуальные новости из Франции были тем, чего так не хватало семье Маркс для того, чтобы пережить последствия этого тяжелого года. Работа Маркса в газете Вейдемейера не принесла ему денег, однако помогла воспрянуть интеллектуально и примирила Карла с Женни. Как и во времена Манифеста, она переписывала его статью начисто, пока страницы так и летели из-под его пера. 17 декабря Женни писала Энгельсу, что ее дорогой Карл «буквально сжигает свои пальцы над статьей об этих французских штучках» и должен дописать ее к концу недели, когда Энгельс, как обычно, приедет на выходные.

Энтузиазм Маркса был заразен. Женни пишет, что даже 4-летний Эдгар, который ныне носил прозвище Полковник Муш, пишет Энгельсу по три письма в день, «приклеивая на конверты старые марки с предельной добросовестностью» {16}. Годы спустя Женни будет вспоминать эти дни как одни из самых счастливых в своей жизни {17}. Помогая Марксу, деля с ним революционную работу, она отвлекалась от самой тяжкой, личной боли.

Как и следовало ожидать, Маркс не закончил статью на этой неделе, и дальнейшая работа была прервана приездом Энгельса. Рождество в доме Марксов было вынужденно скромным, учитывая их финансовую ситуацию, но появление Энгельса гарантировало, по крайней мере, что на праздничном столе у них будут и еда, и питье — благодаря деньгам Энгельса и кулинарным талантам Ленхен.

Большинство товарищей Маркса теперь встречались за пределами Сохо, в винном погребке на Фаррингдон-стрит, недалеко от Флит-стрит — сердца «газетного» Лондона. Маркс называл свой новый клуб «синагогой» {18}. Скорее всего, молодые холостяки, обычно сопровождавшие Маркса и в библиотеке, и в «синагоге», разделили и семейное торжество по поводу Рождества и Нового года, поскольку 1 января Маркс написал Вейдемейеру, что ни он, ни Люпус, ни Красный Волк ничего не написали для его газеты. Он объяснил задержку личными обстоятельствами со своей стороны, болезнью Люпуса, а также тем, что Красному Волку пришлось срочно переписать кусок своей статьи {19}, но настоящей причиной задержки следует считать то, что Энгельс высокопарно окрестил «Всемогущим Запоем» {20}. Энгельс извинился перед Женни за то, что в результате их загула Маркс две недели пребывает «на ложе боли и раскаяния» {21}. Женни ответила: «Как ты можешь думать, что я зла на тебя за этот маленький загул?.. Кроме того, такие интермедии чаще всего оказывают положительный эффект, просто на этот раз папаша Маркс, должно быть, простудился во время ночной экскурсии и философской беседы с племянником архиепископа», — так Женни обозвала самого Энгельса {22}.

Наконец, 20 января, Маркс пришел в себя настолько, что смог вернуться к работе, но только не покидая собственной квартиры. Его проблема теперь заключалась не в последствиях алкогольного отравления, а в геморрое. Как он писал Энгельсу: «Я не мог вернуться в читальный зал, ибо мой геморрой наказал меня сильнее, чем французская революция» {23}.

Пока он болел, Женни вела обширную переписку, принося извинения за болезнь мужа и обмениваясь вместо него с друзьями, в том числе с Энгельсом и Вейдемейером, новостями политики и журналистики, точно так же, как это делал бы сам Маркс.

Основное место в этой переписке занимали новости об арестованных в Пруссии товарищах. Маркс и Женни узнали, что через девять месяцев содержания под стражей их друзья в Кельне так и не предстали перед судом по обвинению в государственной измене, как было объявлено, поскольку власти сообщили, что расследование связано с большими трудностями и его придется начать с самого начала. В прессе об 11 обвиняемых говорилось мало, а еще меньше говорилось о махинациях прокуроров, чьи действия слишком походили на сознательное затягивание дела и задержку судебного разбирательства по той простой причине, что у них не было достаточных доказательств для обвинения {24}. Женни писала Вейдемейеру, что их товарищи останутся в тюрьме еще на три месяца из-за безобразного отношения властей и равнодушия общественности {25}.

Пока Женни работала секретарем собственного мужа, Маркс начал работать почти круглосуточно, чтобы организовать пропагандистскую кампанию в газетах, направленную на освещение положения арестованных членов Союза. Маркс утверждал, что либеральная и демократическая пресса Пруссии устранилась от этой истории, потому что партии, которые представляла пресса, увидели в преследовании властей возможность избавиться от своих политических конкурентов {26}. Маркс тем временем обратился к английским газетам, надеясь привлечь их внимание к проблеме. Он также торопился закончить статью о перевороте Луи Наполеона, которую назвал «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» — это была отсылка к 1799 году французского революционного календаря, когда Наполеон организовал заговор и установил свою диктатуру {27}.

Маркс работал за единственным столом в доме, окруженный обычной домашней суетой. Дети придумали новую игру — они придвигали к стулу Маркса все остальные стулья и устраивали «дилижанс». Сидящий папа-Маркс был «лошадью», и ему приходилось делать вид, что он тянет «дилижанс», иначе не миновать кнута! Его дочь вспоминала много лет спустя, что некоторые главы «Восемнадцатое брюмера» были написаны «под стипль-чез троих маленьких детей» {28}. Когда ему требовалось сосредоточиться, Маркс работал ночью.

Он не спал до рассвета в холодной передней комнате, куря единственные сигары, которые были ему по карману, — дешевые, с резким запахом, из тех, что называют «дешевые и противные». Утром он, обессиленный, падал спать на диван, а семейная, домашняя жизнь безмятежно кипела вокруг него. Такой распорядок не мог не повлиять на его здоровье, в частности — на зрение {29}. Для чтения чаще всего использовались керосиновые лампы или свечи, но их свет был тусклым. Парафиновые лампы горели ярче, но у них был слишком резкий запах, особенно в таком тесном пространстве {30}. Ни одно из этих решений хорошим не было, но за неимением других ночью приходилось прибегать к ним, и Маркс использовал их по ночам, а иногда и днем, потому что тусклый солнечный свет почти не пробивался сквозь влажный туман, окутывавший Лондон зимой.

Несмотря на все усилия Маркса, статья о «Восемнадцатом брюмера» так и не появилась в печати — прежде чем он закончил ее, газета Вейдемейера закрылась. Отчасти проблема была и в том, что «статья» сильно выросла {31} (Маркс уверял, что это само собой так получилось {32}) до размеров небольшой книги. Сам Маркс был доволен, работа была написана в его лучших традициях, в стиле репортажа, который комбинировал глубокую научную эрудицию автора и анализ текущих событий, приводимый в историческом контексте. Там, где остальные видели просто волны, Маркс видел прилив. О невероятном взлете Луи Наполеона он писал: «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыграть новую сцену всемирной истории. …Социальная революция XIX века может черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого… Революция XIX века должна предоставить мертвецам хоронить своих мертвых, чтобы уяснить себе собственное содержание» {33} [46].