Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

В некотором смысле так и произошло. Венгерский журналист по имени Янош Банья познакомился с Марксом весной и быстро стал центральной фигурой в его жизни. Банья был шпионом, чего Маркс не знал, и предательство его было не только политическим, но и личным. Судя по письмам Маркса Энгельсу и коллегам в Америке, он полностью доверял Банья и к концу апреля попался в умело расставленную новым другом ловушку.

Для собственного развлечения Маркс писал сатирические зарисовки, высмеивающие некоторых оппозиционеров-изгнанников, описывая их встречи, увлечения и цели. Банья заявил Марксу от имени издателя Айзенманна в Берлине, что заплатит 25 фунтов за небольшой сборник этих зарисовок, которые Маркс мог бы написать даже анонимно {46}.

Энгельс, которого Маркс звал в соавторы, сомневался. Он задавался вопросом, стоит ли неминуемый скандал 25 фунтов. Кроме того, его волновало, что друзья в Кельне могут увидеть в подобной книге проявление нелояльности к немецкой оппозиции в целом, если вообще не реакционность {47}. Однако Маркс был настроен решительно — из-за обещанных Банья денег. Венгр сказал, что заплатит сразу же, как только получит рукопись. В конце мая Маркс приехал в Манчестер, чтобы начать работать вместе с Энгельсом над проектом.

Каждый раз, уезжая из Лондона, Маркс оставлял Женни один на один с разгневанными кредиторами. На этот раз впереди маячила вероятность скорого получения денег: пока Маркса не было, Банья показал Женни контракт якобы от берлинского издателя, согласившегося на условия Маркса {48}. Но на эту бумагу нельзя было купить молоко, хлеб, картофель и уголь для семьи, которая изо всех сил боролась за выживание.

Эта поездка пришлась на особенно трудное время: со смерти Франциски прошел всего месяц, и Женни все еще ужасно страдала от своей потери — и чувства вины перед дочерью, которую можно было бы спасти, если бы они жили нормальной жизнью с элементарными удобствами.

Чуть раньше в том же месяце Маркс и Женни отправили Женнихен, Лауру и Муша погостить в Манчестер. Их приезд совпал с визитом Энгельса-старшего, поэтому, скорее всего, дети жили с Мэри и Лиззи Бернс. Каждый из детей послал по записке отцу, которые Энгельс приложил к своему письму. В этих записках маленькие Марксы описывали, как им нравится вкусная еда — ромштексы, горошек и картофель. Лаура писала за Муша, и эта записка гласила: «После вкусного обеда у нас будет прекрасный ужин. Хлеб и масло, которые ты так любишь, сыр и пиво. Мы выпьем за твое здоровье и здоровье мистера Фреда, и даже если чуть захмелеем, то это все за твое здоровье. Прощай, мой лучший папа» {49}.

Детям было нужно так мало для того, чтобы быть счастливыми, — но Маркс и Женни не могли обеспечить им этого.

После возвращения детей, когда Маркс сменил их в Манчестере, Женни написала ему полное муки письмо: «В то же время я сижу здесь одна — и медленно рассыпаюсь на кусочки. Карл, мне совсем плохо… Я выплакала все глаза, а помощи нет ниоткуда… Моя голова распадается на части. На неделю я смогла собрать все свои силы, но теперь я больше не могу» {50}.

Ответное письмо Маркса состояло на 90 % из деловых разговоров и лишь на 10 % — из сочувствия. Возможно — потому, что они с Энгельсом прекрасно проводили время (он рассказывал, что они хохотали до слез над тем, что сами же и писали), и потому Маркс не мог полностью проникнуться переживаниями Женни. А возможно, он просто знал, что лучший способ помочь Женни в таком состоянии — не считая денег — это занять ее работой. Маркс неоднократно описывал стойкость Женни и ее способность приходить в себя после малейшего поощрения или одобрения. Возможно, именно с учетом этого он написал 11 июня: «Сердце мое! Никогда не сомневайся, что можешь рассказать мне все. Если ты, моя бедная маленькая негодница, вынуждена терпеть эту горькую действительность, будет только справедливо, если я разделю с тобой все твои страдания, пусть даже мысленно». После этого он дал ей список дел и партийных задач, бодро похвалив за прекрасное выполнение какого-то другого поручения {51}.

Для детей Маркса вся эта политическая суматоха в доме, странные личности, каждый вечер спорящие до хрипоты, и постоянные драмы с кредиторами были привычны и нормальны. Им не с чем было сравнивать свою жизнь, потому что их друзьями были дети мужчин и женщин, очень похожих на их родителей, — таких же бедных немецких изгнанников, активно занимающихся политикой. Однако Маркс и Женни не могли претендовать на такое же невинное невежество в отношении их собственной жизни, прекрасно зная, как бы она отличалась от их нынешней жизни, если бы они растили детей в условиях, подобающих их социальному статусу. К тому времени, когда они перебрались в Лондон, они были хорошо осведомлены о трудностях, которые могли возникнуть в связи с их жизненным выбором, и каждый год на чужбине эти трудности только увеличивал. Однако тот период, в который они сейчас входили, будет, без всякого сомнения, самым трудным и страшным. Действительно, все шло не так…

Женни и Эрнст Дронке по очереди переписывали скетч Маркса и Энгельса «Великие мужи эмиграции», а Маркс диктовал им стоя. Когда работа была окончена, Банья быстро уплатил обещанные деньги за вычетом 7 фунтов (вероятно, долг Маркса), в результате чего Маркс стал обладателем 18 фунтов {52}. Маркс смог только расплатиться с Дронке, на покрытие других расходов денег не хватало, и Банья не обещал, что памфлет будет опубликован, хотя Маркс очень надеялся на процент от продаж {53}. Энгельс тоже был заинтересован в этом; в августе он сообщил Марксу, что вряд ли сможет дать ему денег в ближайшие 6 недель {54}. Зато в Америке наконец-то было напечатано «Восемнадцатое брюмера», и газета Вейдемейера возобновила свое существование. Это стало возможным благодаря 40 долларам, пожертвованным одним немецким эмигрантом, — однако эта сумма не могла покрыть всех расходов по распространению, и потому тираж лежал мертвым грузом {55}. Вдобавок Вильгельм Пипер неудачно перевел работу на английский язык, в результате чего откладывались продажи в Лондоне, а в Германии ни один из издателей так и не проявил интереса к этому сочинению {56}. Любая задержка была критической, потому что с каждым днем ослабевала актуальность написанного, в то время как другие вовсю публиковали свои соображения по поводу переворота во Франции. К большому своему раздражению Маркс узнал, что его верная «немезида», Прудон, заработал на своей критике Луи Наполеона более 100 тысяч франков {57}.

Тревога Маркса из-за денег явственно проглядывает во всех его письмах того периода, в том числе и тех, где он говорит о финансах своих противников. Кроме того, он непривычно остро воспринимает любые атаки на себя и Энгельса. Одно замечание, сделанное немцем-эмигрантом из Цинциннати, буквально вывело его из себя: «Маркс и Энгельс не революционеры, они пара негодяев, которых не пускают на порог общественных зданий в Лондоне сами рабочие» {58}. Маркс часто говорил, что совершенно нечувствителен к слухам, однако его тяжелое финансовое положение во второй половине 1852 года и полное отсутствие признания его работ усугубляли обиды от нападок, как бы далеко от Маркса ни находились нападавшие.