Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Однако если досье Штибера было составлено достаточно умело и правдоподобно, то сведения, полученные от Хирша, были такой очевидной фальшивкой, что практически сразу же дискредитировали себя. Комитет, заседавший на Дин-стрит, убедительно доказал, что Хирш лжет, рассказывая о заседаниях «синагоги», в которых он якобы принимал участие. Комитет собрал образцы почерков и представил доказательства того, что протоколы заседаний, например, писали не Либкнехт и еще один член группы, Л.В. Рингс (к несчастью Хирша, последний был вообще неграмотным, потому никак не мог принимать участия в таком важном деле). Комитет также представил свидетельства очевидцев, что заседания проходили по средам, а не по четвергам, как указывал Хирш, и совершенно в другом месте. Под напором неопровержимых и грамотно оформленных доказательств у суда не было иного выхода, как только отправить «досье» Хирша в корзину {71}.

Потеря этих доказательств, однако, еще более утвердила сторону обвинения в намерении довести дело до конца, сохранив в силе самый опасный для них пункт обвинения. (Высшие должностные лица правоохранительных органов писали из Берлина в прусское посольство в Лондоне: «Само существование политической полиции зависит от результатов этого суда!») {72} Эксперт засвидетельствовал, что анонимное письмо, сопровождавшее партию из 50 экземпляров «Красного катехизиса», было написано Марксом. В нем говорилось: «Революция ближе, чем многие думают. Да здравствует революция!» Сами «Катехизисы» было рекомендовано подсовывать под двери жителей, сочувствующих революции; сделать это следовало до 5 июня 1852 года. Несмотря на то что письмо было написано уже после заключения обвиняемых под стражу, его тоже вменяли им в вину. Это свидетельство было встречено криками недоверия и возмущения в Лондоне: любой, кто хоть немного знал Маркса, понимал, что этого просто не может быть, и Маркс ни за что не станет участвовать в такой дешевой мелодраме, как подсовывание документов под двери, едва пробьет полночь, а содержание письма противоречит убеждениям Маркса. Ведь он и заслужил гнев и осуждение многих своих товарищей по изгнанию, утверждая, что революция отнюдь не неизбежна {73}.

Маркс предстал перед британским судьей и поклялся под присягой, что не имел никакого отношения к письму или самому «Катехизису», протокол этого события был направлен стороне защиты в Кельне, а также опубликован в английских газетах. Впрочем, сторона обвинения встретила это свидетельство довольно равнодушно. Сравнить почерк Маркса с отпечатанным письмом было невозможно {74}.

Штибер выступил свидетелем, описав сложную конспиративную сеть в Лондоне, в которой «каждый секретный агент» был под наблюдением другого шпиона: один выполнял свою работу, другой следил за тем, как она выполняется {75}. В октябре Маркс написал Энгельсу, что вокруг его дома опять появились подозрительные личности, а комитет по защите кельнских узников по-прежнему работает у него в квартире. И Маркс, и Энгельс подозревали, что их почту просматривают {76}. Однако они не позволяли этому прервать свою работу: на протяжении пяти недель эмигранты так и бродили вверх-вниз по длинным пролетам дома на Дин-стрит, неустанно собирая свидетельства, чтобы разрушить обвинения, выдвинутые Пруссией против их друзей. Посетители приходили рано и оставались допоздна, наполняя маленькую квартиру дымом сигар, смехом и яростными воплями — когда приходили новости из Кельна. Дети так привыкли к тому, что в доме вечно полно мужчин, курящих сигары и пьющих пиво, что воспринимали их как часть их домашней обстановки. Однажды утром первый гость вошел в дом, когда Женни была еще не одета, и это заставило ее в испуге броситься в другую комнату одеваться, но Полковник Муш безмятежно успокоил ее: «Это всего лишь Фрейлиграт» {77}.

В этот период Женни представляет своего мужа на публичных мероприятиях, не связанных с судом, включая панихиду по товарищам, погибшим в Вене в 1848 году, — поскольку Маркс полностью погружен в кельнское дело {78}.

Он писал статью об этом суде и уже написал около 50 страниц. Маркс был намерен опубликовать ее побыстрее, чтобы привлечь внимание общественности. Он писал Энгельсу: «Само собой разумеется, я не способен вложить в это дело ни сантима. Вчера я заложил свое пальто, купленное еще в Ливерпуле, чтобы купить писчей бумаги» {79}. Как раз в этот момент хозяин начинает угрожать Марксу выселением за неуплату. Маркс рассказывал, что вышла отвратительная сцена, но он возразил хозяину с такой яростью, что тот смущенно ретировался {80}.

Суд над членами Союза завершился 7 ноября, и даже берлинские газеты предсказывали, что обвиняемые будут оправданы, потому что доказательств против них нет {81}. Однако присяжные вынесли половинчатое решение: четверо обвиняемых были оправданы, в том числе доктор Дэниелс, а семеро других — осуждены. Троим дали по 6 лет лишения свободы, в том числе журналисту Бюргерсу; троим — по 5 лет, в том числе издателю Беккеру, а портного Лесснера приговорили к 3 годам тюрьмы {82}.

Женни говорила, что вердикт ясно показал: жюри разрывалось между «ненавистью к ужасным поджигателям беспорядков» и «ужасом перед подлой и всесильной полицией» {83}.

Менее чем через две недели после суда Маркс официально распустил Союз коммунистов. Результат суда, ярость, с которой прусские чиновники были готовы идти на все, лишь бы уничтожить группу, общий реакционный настрой в Европе и убеждение самого Маркса, что насупило время для размышлений и исследований, а не для революционных организаций, — все это привело его к заключению, что на данный момент Союз бесполезен {84}. Два события хорошо иллюстрируют эти умозаключения Маркса. 2 декабря оплот республиканской идеи — Франция вновь стала империей. «Пожизненный президент» Луи Наполеон был провозглашен императором Наполеоном III. Маленький человечек, когда-то приманивавший орла куском ветчины, чтобы тот парил у него над головой, переиграл опытнейших министров и обманул целый народ, поверивший, что он будет отдавать все силы, чтобы восстановить славу Франции и стабильность в стране. Как будто все, что было сделано между 1815 и 1848 годами, в мгновение ока было стерто властной рукой человечка в горностаевой мантии.

Маркс и Энгельс наконец-то узнали о судьбе своего скетча «Великие мужи эмиграции». Не было никогда никакого заинтересованного издателя. Полиция реквизировала рукопись, а Банья за это дважды в месяц получал жалованье от полиции (поэтому и смог так быстро заплатить Марксу «гонорар»). Маркс и Энгельс планировали опубликовать скетч, что и так неминуемо привело бы к тому, что он попал бы в руки полиции, — но двурушничество Банья направило его сразу в полицию… и она получила практически полное представление об эмиграции в тот самый момент, когда в Кельне шел позорный суд над ее представителями {85}.