Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Брат Роланда Дэниелса обвинил Маркса в аресте доктора, утверждая, что этого не произошло бы, не свяжись Маркс с Банья {86} (это обвинение было совершенно несправедливым, поскольку Дэниелс был арестован за год до того, как Маркс познакомился с Банья). Банья тем временем бежал в наполеоновский Париж и стал специальным агентом французской полиции {87}.

Маркс на удивление философски отнесся и к Наполеону, и к Банья, возможно, потому, что как раз в это время один швейцарский издатель с большим энтузиазмом отнесся к его памфлету о кельнском судилище и обещал напечатать его как можно скорее. Маркс был очень взволнован тем, что его «Разоблачения о кельнском процессе коммунистов» будут напечатаны {88}. Женни подсчитала — основываясь на оценке издателя, — что они могли выручить только с первых продаж около 30 фунтов {89}. Маркс послал копию памфлета Адольфу Клюссу в Вашингтон, предложив попробовать продвигать его в Америке.

«Чтобы в полной мере оценить юмор этой вещи, вы должны знать, что ее автор за неимением того, чем прикрыть собственный зад и обуть на ноги, так же хорош, как и нищ… Суд затащил меня в это болото еще глубже, так как в течение пяти недель я работал ради партии, борясь с махинациями правительства, вместо того чтобы зарабатывать на жизнь своей семье. Кроме того, он окончательно рассорил меня с немецкими книготорговцами, с которыми я надеялся заключить договор насчет моей “Политэкономии”» {90}.

Швейцарские перспективы тем не менее обернулись еще одним разочарованием. Издатель контрабандой отправил почти весь тираж, две тысяч экземпляров, в Баден, откуда они должны были быть распространены по всей Пруссии. Этого не произошло: вся партия была конфискована прямо в деревне, куда ее переправили, и сожжена по приказу прусского правительства {91}. Маркс был вне себя от гнева и раздраженно заявил: «Этого достаточно, чтобы вообще бросить писать. Это постоянный труд в пользу короля Пруссии!» {92}

Но и этот удар был не последним. Через несколько месяцев партнер издателя потребовал, чтобы Маркс заплатил 424 франка за расходы на печать. Еще один проект, обещавший заработок, превратился в долг {93}.

23. Лондон, 1853

У нас было достаточно оснований для меланхолии, но мы боролись с ней при помощи нашего мрачного юмора. Тем, кто начинал жаловаться, немедленно и энергично напоминали о его обязанностях перед обществом.

Прусское правительство выиграло этот раунд, и Маркс решил публично заявить о том, что больше не хочет иметь ничего общего с партийной политикой. Он чувствовал недоброжелательность своих оппонентов, но куда более горько было ощущать недоброжелательность со стороны тех, кого он считал своими друзьями: «Я больше не склонен позволять оскорблять себя любому старому партийному чудаку только на том основании, что он делает это во имя интересов партии» {2}.

У комитета по защите Союза коммунистов осталось одно последнее дело. Он организовал сбор средств для семей прусских узников {3}. Сделав это, члены комитета собрали пожитки — и покинули квартиру Маркса, чтобы, как надеялся Энгельс, наконец-то найти себе оплачиваемую работу. Энгельса очень беспокоило, что собравшиеся вокруг Маркса постепенно превращаются в профессиональных… бездельников, способных только пить пиво с утра до вечера {4}. Он помогал финансировать действия комитета, но у него были и свои личные расходы, и Энгельс признавался: «Это сожрало половину прибыли моего старика». Он и его товарищи вынуждены были сократить расходы: не то чтобы Энгельс сильно терзался угрызениями совести — скорее он просто опасался, что недостача будет обнаружена.

Энгельс подал пример первым: он переехал в более дешевую квартиру и стал пить более дешевые напитки {5}. Со своей стороны Маркс начал год с того, что послал в «Трибьюн» свою первую статью на английском языке. Теперь ему было обещано 2 фунта за статью, и он планировал писать до две штуки в неделю {6}. Женни надеялась, что этот доход будет покрывать хотя бы ежедневные нужды, хотя их и будет явно недостаточно для переезда из «убогой квартиры на Дин-стрит». Вообще-то она не слишком спешила ее покинуть. К 1853 году Марксы жили в Сохо уже три года, и первые ужасные впечатления от этого района несколько притупились. Даже Женни привыкла к бедности, грязи и хаосу. Она подыскала себе любимые кафе и пабы, где могла встретиться с друзьями и посидеть у огонька или, если повезет, получить бесплатный билет в театр. Любила она и долгие прогулки по окрестностям {7}. Эта женщина, всегда любившая сцену, могла по достоинству оценить бесконечное шоу, происходившее вокруг нее, цветной калейдоскоп самого лучшего и самого худшего, что было в жизни Лондона.

Оксфорд-стрит, с ее витринами под полотняными навесами и галантерейными магазинами, была вечно заполнена омнибусами, экипажами и хорошо одетыми женщинами, совершающими покупки. Хэймаркет вечно суетился, здесь было полно женщин и девушек из рабочих семей, которые носили на головах или на плечах корзины, куда складывали покупки или, наоборот, немудреные товары и цветы, которыми торговали здесь же на улице. Затем шел ирландский район, настолько бедный, что поесть здесь означало зачастую — всего лишь выпить чашку кофе. Краснолицые женщины в плащах с капюшонами сидели прямо на земле, скрестив ноги по-турецки, так что напоминали бесформенные кучи тряпья. Иногда из этого вороха тряпок высовывалась рука — когда редкий клиент наклонялся, чтобы купить их жалкий товар {8}. У каждой торговки были свои способы привлечь покупателей — песни, припевки, приговорки — и эти крики разносились по всему району, смешиваясь с неумолчным уличным гулом на многих языках. Так творилась опера повседневной жизни Сохо. Трагедия и фарс шли бок о бок, и для стороннего наблюдателя это было в высшей мере забавное зрелище… пока он не подходил слишком близко.

Во время своих прогулок Женни молча скользила среди толпы, надежно прикрыв лицо темной вуалью. Она привлекала взгляды своей элегантной фигурой и казалась чужеродным элементом на этих улицах. Однажды, во время одной из таких прогулок, Женни заинтересовала Красного Волка, который был страшно близорук — и столь же любвеобилен. Не узнав ее, он пустился следом, нахально заигрывая с ней в стиле парижских булевардье. Женни славилась своим умением буквально заморозить любого нахала одним взглядом, если он переходил границы дозволенного, но в случае с Красным Волком она лишь от души посмеялась над его ошибкой, а может быть, была даже довольна, что все еще способна вскружить голову и пробудить такие страсти, появившись на улице в одиночестве {9}.