Моя жизнь - Ингрид Бергман

Ларс решил ехать в Дагеборг, он знал дорогу, по которой можно было подъехать к дому сзади. В кромешной тьме мы остановились перед кладбищем и стали пробираться между могилами. Перелезли через ограду и очутились на заснеженном грязном поле.

Потом одолели ворота, после чего от моих чулок не осталось и следа, влезли еще на одну высокую стену, подле которой нас ждала заранее приготовленная слугой лестница, и наконец очутились около дома. Мы будто попали на территорию концентрационного лагеря: прожектора вращаются в разные стороны, освещая снег, деревья. Стараясь остаться незамеченными, мы плашмя упали на снег, и каждый раз, когда свет прожекторов скользил мимо нас, мы перебежками приближались к дому.

Я в разных видах появлялась на экране, на сцене, но случая, когда я выглядела так, как в тот раз, припомнить, пожалуй, не могу. Вся измазанная в грязи, в разорванных чулках предстала я перед моими будущими родственниками. Первым делом я обратилась к матери Ларса: «Простите, вы не могли бы к обеду одолжить мне пару чулок?»

Телефон, конечно же, звонил беспрестанно. Ларс велел родителям говорить, что нас нет дома. Но отец, будучи настоящим джентльменом, вежливым, воспитанным, не мог позволить себе никакой лжи, поэтому первому же человеку, позвонившему нам, он вежливо ответил: «Подождите минуту, сейчас я спрошу у них, дома они или нет».

Наконец журналисты, фоторепортеры покинули свой пост, а рано утром уехали и мы, найдя приют у наших друзей Гёрана и Марианны.

Из-за всяких проволочек в Мехико, Калифорнии и Швеции я долгое время не знала, разведены мы с Роберто официально или нет. Но наконец пришел документ о расторжении брака, и мы с Ларсом начали подготовку к женитьбе. Во Франции ничего с этим не получалось. Но Ларс нашел в Англии хорошего адвоката, который посочувствовал нашей ситуации и, просмотрев все документы, сказал: «Думаю, здесь вы сможете пожениться». И вот перед рождеством 1958 года состоялось наше бракосочетание. Ларс хотел, чтобы этот момент, как и все остальное, был сохранен в тайне. «Каждый имеет право на личную жизнь», — говорил он. Присутствовали Гёран с Марианной, старые друзья Ларса из Швеции, а Сидней Бернстайн с женой стали свидетелями. Я выползла из запасного входа отеля «Коннот», а все остальные добирались до места назначения разными путями. Церемония проходила шепотом, и чиновник, который нас регистрировал, попросил сделать снимок для его коллекции. Мы поверили ему.

А на следующий день в газетах появились наши фотографии.

Мы вернулись в отель, где нас ждал ленч. Звучали тосты, мы пили шампанское и говорили друг другу: «Поздравляем с днем рождения», что приводило в смущение официантов. Затем Сидней спросил: «Могу ли я первым сообщить новость в 6 часов вечера по каналу «Гранада»?» Будучи кинопродюсером, Сидней владел еще и телеканалом. «Вы к тому времени уже почти доберетесь до Жуазели», — настаивал он. «Ну конечно», — согласились мы. И это стало нашей ошибкой.

Вместе с Марианной и Гёраном мы уже приехали в наш дом, когда французская пресса из специального выпуска канала «Гранада» узнала о сенсации. Репортеры мгновенно вскочили в свои машины. Тотчас покой и тишина дома в Жуазели улетучились, и воцарился настоящий ад. Французские фотографы и журналисты ничем не отличались от итальянских: они так же карабкались на ограду, проникали через кусты, пытались открыть двери, в то время как вокруг, подобно фейерверку, мелькали вспышки их блицев. «Нет, — протестовали мы. — Мы не хотим, чтобы нас снимали глубокой ночью. Мы будем позировать вам завтра». Но это их не остановило. Вторжение продолжалось. Марианна находилась уже в своей спальне, когда внезапно открылись ставни и кто-то всунулся в окно со своей камерой.

Ларс позвонил в полицию. Оттуда приехали машины с крутящимися сигнальными лампами на крышах Осаждающие тут же исчезли. «Почему бы вам не сфотографироваться? — спросили полицейские. — Мы бы тогда спокойно пошли спать». Но тут уж мы заупрямились: «Позвольте нам решать, когда нас можно снимать». Это была настоящая осада, но мы не сдавались Полицейские оставались у нас до четырех часов утра пили с нами шампанское, празднуя нашу свадьбу. На следующий день фотографии были сделаны, и все были счастливы. Все, кроме Роберто.

С Роберто началась настоящая беда. Он затеял судебный процесс об опеке над детьми и не гнушался никакими средствами. Я была протестанткой, у меня не было близких родственников: бабушек, тетушек, дядюшек, и я была замужем за шведом. Отсюда вытекал вывод: кто я такая, чтобы воспитывать детей? Он делал ставку именно на это. Он воспользовался и тем, что мое имя не было указано в свидетельстве о рождении Робертино. Как же я могла противиться опеке над его детьми? Кроме того, еще неизвестно, узаконен ли мой новый брак, или я пребывала в грехе двоемужества. Каждый раз, приезжая в Италию, я сомневалась, не попытается ли Роберто засадить меня в тюрьму.

Однажды он привел в суд мать и сестру Марчеллу, которых я искренне и нежно любила. Так же как и они меня. Они должны были подписать заявление о том, что останутся жить в доме Роберто в Риме, чтобы присматривать за детьми. Сколько раз после этого его мать, плача, говорила мне: «Ингрид, ни я, ни Марчелла не хотели подписывать эти бумаги». «Да, я знаю, каков Роберто, — отвечала я. — Он заставляет делать людей то, что он хочет. Это самый страшный упрямец из всех, кого я когда либо встречала. Но когда он добивается своего, то сразу же становится самым милым созданием на свете».

В конце января 1959 года в полупустом зале парижского суда Ингрид была разрешена временная опека над тремя детьми. Судья объявил, что дети должны посещать итальянскую школу в Париже и что мистеру Росселлини дано право навещать детей во время уикендов.

Роберто пытался опротестовать решение французского суда, мотивируя это отсутствием юридических прав.

— Я итальянский гражданин, — говорил он. — Так же как и трое моих детей. И я считаю, что решение итальянского суда в отношении опеки над детьми более законно, чем любые постановления, сделанные во Франции.

Началась, как и предполагала Ингрид, открытая вражда. Теперь ей предстояла борьба в итальянском суде.

Лиана Ферри сказала ей в те дни:

— Ты же актриса. Пойди к итальянскому судье, поплачь — и получишь своих детей. Я знаю итальянцев.

— Я актриса только на сцене, — ответила Ингрид. — В жизни я не могу играть.

В таких важных вопросах она не могла обманывать.

После огромного успеха «Анастасии», «Нескромного» и «Таверны шести счастливчиков» Ингрид вернула себе репутацию одной из самых крупных кинозвезд последнего десятилетия и в изобилии получала предложения сниматься. Как правило, она выбирала те, которые поступали от искренне любимых ею компаний. А студию «ХХ Сенчури Фокс» Ингрид любила потому, что во главе ее стоял Спирос Скурас.