Моя жизнь - Ингрид Бергман

Студию возглавил Дарил Занук. Ему «Визит» совершенно не понравился. Тем не менее компания купила права на эту пьесу, с большим успехом шедшую на сцене, и в последующие три года сценаристы из «ХХ Сенчури Фокс» готовили для Ингрид киносценарий.

А ее тогда больше всего волновал вопрос о том, что делать с детьми.

Теперь дети жили со мной и Парсом в Жуазели и ежедневно ездили в Париж в итальянскую школу. Роберто мог их видеть в любое время, когда бы ни захотел, таков был наш уговор. Итальянскому судье Роберто заявил, что я убиваю детей длинными поездками из Жуазели в итальянскую школу, пусть даже возит их наш собственный шофер. Он считал, что совершать столь дальние поездки ежедневно слишком опасно. Мы долго спорили на эту тему. В конце концов мне пришлось пойти на уступки. Дети стали жить в Париже. Я сняла для них номер в небольшом отеле. Дома постоянно находилась наша экономка Елена ди Монтис. Я практически тоже проводила с ними весь день, поздно вечером уезжала в Жуазель, к Ларсу.

Затем Роберто решил, что ему следует приезжать в Париж каждый уикенд, чтобы проводить с детьми два дня в отеле «Рафаэль». Мне так хотелось, чтобы дети отдыхали на свежем воздухе в Жуазели. Там они могли играть с собаками, бегать по лесу. Но коли уж Роберто чего-то захотел, остановить его не представлялось возможным. Помню, как-то дети должны были вернуться из Италии, и я пошла встречать их на вокзал. Приехав туда, я увидела на перроне Роберто; он прилетел на самолете, чтобы успеть к приходу поезда.

— Что ты здесь делаешь? - спросила я.

— Хочу забрать детей с собой в отель.

— Но у меня здесь машина. Я их так давно не видела. Я хочу отвезти их в деревню.

— Нет. Они поедут со мной и будут находиться в отеле.

Дети вышли из вагона, бросились ко мне, и, конечно же, каждый из них захотел сесть со мной в машину. Но Роберто сказал:

— Ты можешь взять девочек, а я — Робертино, и вы поедете за мной.

Поначалу я действительно собралась было ехать за ним в «Рафаэль» и выяснять там отношения. Но вместо этого вдруг повернула и повезла девочек в Жуазель. Позвонила оттуда Роберто и сказала:

— Я хочу сейчас же забрать Робертино.

Однако, пока я добиралась до Парижа, Робертино исчез. Отец спрятал его. Три дня я не знала, где он. Наконец я получила разрешение взять сына. Бедный восьмилетний малыш плакал:

— Папа сказал, что ты украла Изабеллу и Ингрид, украла.

— Пусть он называет это воровством, — сказала я. — Но теперь моя очередь быть с вами.

— Да, — проговорил он. — Только, мама, почему же ты не украла и меня?

«8 июня 1959 года.

Моя милая Лиана, представь себе, Роберто готов испортить нам с детьми все лето. Я просила его об июле, а он предлагает август и сентябрь, хотя я объяснила ему, что шведское лето — это только июль. А в сентябре там уже зима, и, кроме того, я как раз буду работать (в американском телешоу). Несмотря на это, Роберто завладел и июлем, и августом.

Наш адвокат смог объяснить это только тем, что Роберто пошел к судье и долго рыдал у него на плече, рассказывая, как он любит своих детей. Я ужасно разозлилась и хочу что-нибудь предпринять, несмотря на то что времени в обрез. Адвокат говорит, что у меня нет никаких шансов изменить решение суда, но мне все равно. Приеду в Рим сама и скажу судье, что я об этом думаю. И никто меня не остановит. В отеле мне не хотелось бы останавливаться из-за репортеров. Может быть, ты приютишь меня на одну ночь? Подойдет любое кресло. Или подскажи, где я могу спрятаться. Все должно остаться в глубокой тайне. О моем решении поехать в Рим знают только адвокат и Ларс, поэтому я обращаюсь к тебе со всеми своими неурядицами. Ведь ты один из самых преданных моих друзей.

С любовью, Ингрид».

На следующее лето, в июне 1960 года, я привезла детей на остров Ларса. Будь у Роберто возможность, он ни за что не разрешил бы устроить эту поездку. Спать в деревянном доме? Это же так опасно! Деревянные дома легко загораются! Правда, кто-то ему сообщил, что в Швеции все живут в деревянных домах.

Елена тоже приехала. Все время шли дожди, но дети не обращали на них никакого внимания. Они облазили весь остров, катались на лодках и плавали в бухтах. В Италии, если идет дождь, все сидят дома, шведы не могут себе этого позволить, иначе весь год могут просидеть за закрытыми дверями. Поэтому мы купили детям непромокаемые брюки, куртки с капюшонами, и они, пожалуй, никогда в жизни не были так довольны покупками. Но Елена просто заболевала от всего этого, ведь в ее представлении лето должно быть долгое, жаркое, с бесконечным лежанием на пляже.

— Бедные дети! — кричала она. — В такой воде окоченеть можно!

Я повела их в сауну Ларса; немного попарила в сухом жару, а потом послала сразу в холодную воду. Они визжали от удовольствия, а Елена была уверена, что видит дьявольский шабаш. Как можно рисковать жизнями детей, окуная их в такую воду?

— Но ведь они наполовину шведы, поэтому чем быстрее привыкнут, тем лучше, — отвечала я.

Мы, конечно же, плавали без купальных костюмов — вокруг на милю не было ни души. Это тоже приводило Елену в ужас.

— Подождите, вот узнает синьор Росселлини, что синьор Шмидт плавает совершенно голый! — пугала она меня.

— Елена, — отвечала я, — если вы не расскажете об этом синьору Росселлини, он никогда ничего не узнает.

Она любила нас всех с истинно итальянскими нежностью и преданностью. Даже «синьора Шмидта». Но все восставало в ней против купания нагишом в холодном шведском море. Она не могла поверить, что все шведы купаются голыми. Она твердо знала, что в Италии даже годовалому ребенку на пляже надевают купальник.

Трудностей из-за детей становилось все больше и больше. Они приехали к нам из Италии, напичканные разговорами о том, что мы — протестанты, а они — католики. Их убедили, что молиться вместе с их протестантской мамой — страшный грех. Обычно я читаю короткую шведскую молитву, и однажды они отказались повторять ее вслед за мной.

— В чем дело, почему вы не молитесь со мною? — спросила я.

— Папа говорит, что ты язычница.

— Я не язычница. Ведь бог у всех один, а молиться ему можно по-разному. Но вы можете не молиться со мною, до тех пор пока сами не захотите. Я буду молиться одна.

Я начала читать молитву, и вскоре к моему голосу присоединился один еле слышный голосок, а потом и другой.

Религия всегда доставляла мне беспокойство. Если во время телеинтервью у меня спрашивают: «Существует ли вопрос, который вы не хотели бы сейчас услышать?», я всегда отвечаю: «Не спрашивайте меня о религии».

Однажды меня поймал на этом Дэвид Фрост. Он расспрашивал меня о Глэдис Эйлуорд. Я рассказала, как приехала на Тайвань повидать ее, как узнала, что она умерла десятью днями раньше, как ее друзья предложили мне: «Ее еще не похоронили. Может быть, вы хотите на нее взглянуть?» — «О нет, только не через десять дней после ее смерти!» — «Но она прекрасно выглядит», — говорили мне. Однако, так и не встретившись с живой Глэдис, у меня не было никакого желания видеть ее мертвой. «Нет, — сказала я. — Благодарю вас. Сейчас я не хочу ее видеть». И тут Дэвид Фрост очень спокойно произнес: «Вы очень религиозны, мисс Бергман, не так ли?» Я сидела и, совершенно ошарашенная, размышляла: «Что же мне сказать? Что?»