Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

ясно, что в Англию он прилетел с предложениями о мире. Так что вроде повесить его, как многих других коллег-партайгеноссе, было бы чересчур. И все-таки вопреки приговору его повесили, только не в середине или конце сороковых, а в 1987 году, уже в возрасте девяноста двух лет. Что же произошло? В берлинской тюрьме Шпандау Гесс к тому времени остался единственным заключенным. Других военных преступников либо уже выпустили, либо они уже умерли сами. Ежемесячно менялся комендант и персонал тюремщиков, уступая место коллегам из другой державы – победительницы. Каждый очередной военный комендант меньше всего хотел, чтобы старик Гесс скончался в его дежурство, а то хлопот не оберешься при составлении документации о смерти, да еще и под подозрение попадешь – не помог ли отчалить на тот свет раньше срока. Вместе с тем, в разных странах – и в Англии в том числе – ширилось движение за освобождение Гесса – дескать, отсидел дольше всех, аж с 1941 года, многих запачканных кровью военных преступников давно повыпускали, а он за куда меньшие преступления все сидит и сидит. Короче, в воздухе не на шутку запахло тем, что Гессу могут дать умереть вне тюрьмы. Однако, когда такая возможность приблизилась к осуществлению вплотную, во время дежурства британского коменданта произошло шитое белыми нитками так называемое «самоубийство Гесса». В реальность возможности именно самоубийства не мог поверить никто. Гесс был единственным заключенным и наверняка находился под круглосуточным и непрерывным наблюдением тюремщиков. Кончать счеты с жизнью ему было незачем, тем более, что и Горбачев уже не возражал против его освобождения, а это был, как указывали в то время англичане, в частности – премьер-министр Маргарет Теттчер, наиболее проблематичный момент. Но оказалось, что на самом деле наиболее проблематичным моментом для освобождения Гесса была позиция британской стороны – причем настолько существенным, что именно во время британского дежурства был повешен на шнуре электроудлинителя девяностодвухлетний старик. Что же так беспокоило британскую корону? Ответ мог быть только один. Что в случае освобождения Гесс заговорит о чем захочет. А захотеть сказать Гесс мог только о том, что он прилетел в Англию с мирными предложениями, а также с предложением о создании антибольшевистской коалиции. Если бы его миссия встретила разумный и благожелательный прием у британского руководства, то новейшая история середины и конца двадцатого века сложилась бы совершенно иначе.

Возможно, война такого масштаба, какой она приобрела после отказа Черчилля договариваться с Германией о чем бы то ни было, не имела бы места в случае принятия предложений Гесса. Однако в данном случае это было уже не так важно для решения участи Гесса. Его миссия давным-давно провалилась, но почему британские власти не желали, чтобы спустя полвека после того, как история могла получить другой ход, однако не получила, мир по-прежнему об этой миссии ничего толком не знал? Разве это могло бросить тень на репутацию сэра Уинстона Черчилля? Он сыграл свою роль в истории таким образом, что и Гитлер был разгромлен наголову, и союзник Британской империи Сталин не стал владыкой Западно- и Центрально – Европейских стран. Или теперь людям могло показаться, что за победу над Гитлером была заплачена чересчур высокая, неоправданно высокая, действительно чрезмерная, лучше сказать – безмерная цена? В каком еще аспекте могло повлиять на людское мнение насчет этой цены и иного хода событий ожидаемое откровение Гесса? Видимо, ни в каком. Но, значит, и в Англии не готовы были принять всю правду о Второй Мировой войне – не только в СССР, где официальная история писалась и переписывалась столько раз, сколько это было угодно очередному первому лицу государства, дорвавшемуся до власти, а также несменяемому генералитету – при этом история ничуть не приближалась к истине. Советским властям было что скрывать, причем намного больше, чем английским. Особенно в части причин диких, невообразимых по величине потерь. На этом фоне личная судьба Гесса выглядела мелочью. У союзников по антигитлеровской коалиции, распавшейся за тридцать пять лет до этого, оказывается, все-таки сохранилась некоторая общность интересов. Никто из них не считал полезным предпринимать какие-нибудь действия, которые – упаси Бог! – кем-то могли бы быть истолкованы как шаг в сторону более общей реабилитации фашизма, которую, бесспорно, нельзя было допустить. Фашизм с его идеей об избранной нации и расе с априорным превосходством одних людей над другими, с присвоением себе права решать, кто имеет право на жизнь, а кто нет, бросал вызов Всевышнему, попирал установленные Им Принципы – и потому был обречен на поражение определенно и изначально. Оправдания фашистской идеологии и практике не должно было быть, хотя совсем национал-социализм не умер и до конца не был истреблен. Но только из-за того, что семена этой заразы не исчезли, не стоило бы забывать из истории недавнего прошлого ничего. Ни того, как мерзки и богопротивны были варварские действия и мысли фашистов, ни того, с каким энтузиазмом и воодушевлением – с какой пассионарностью, а нередко и героизмом пытались осуществить свой замысел адепты фашизма. Их можно было вразумить только силой и жестокостью, что и было сделано и прежде всего на пользу самим немцам. Новая послевоенная Германия стала совершенно иной в сравнении с той послевоенной Германией, какой она была после версальского договора. Вместо угнетающего душу сознания поражения и безысходной бедности обираемой контрибуциями страны возникло государство образцового демократического устройства, в котором порядок достигался без помощи террора против его граждан, в котором высокое благосостояние масс обеспечивалось за счет их свободного и высокооплачиваемого, а не принудительного и бесплатного труда. Оказалось, что достижение национал-социалистических идеалов – по крайней мере, тех, которыми лидеры нацистов соблазняли обывателей – стало возможным именно БЕЗ фашизма, но отнюдь не благодаря ему. Оказалось, что для национального возрождения лучше не попадать в плен идеям реванша, чем попадать. Немцы заплатили за этот урок примерно шестью миллионами жизней. Это похоже на истину, поскольку чисто военные потери составили три с лишним миллиона человек, остальные потери были среди гражданского населения, которые ни при каких войнах не бывают меньше боевых (а больше очень даже бывают). За то, чтобы преподать немцам этот урок, одни только советские победители отдали минимум тридцать миллионов жизней, из которых было примерно пятнадцать миллионов боевых потерь. Вот какую суммарную цену заплатили главные противостоящие стороны во Второй Мировой войне за свое будущее, которое для побежденных немцев оказалось много лучше, чем для советских победителей.

Это было странно только на первый взгляд, но на самом деле получилось совершенно закономерно. Немцы – чуть ли не впервые в истории прервали цепь ответов насилием на насилие и непременной местью за поражения. Кроме того, они покаялись в замысленном и содеянном перед своими жертвами. Советские победители, «естественно», не покаялись перед побежденными ни в чем – даже в тех грехах, которые совпадали с грехами побежденных. Они куда больше, чем о покаянии, думали о том, как все-таки реализовать неосуществившийся в ходе прошлой войны план установления своего желанного мирового господства коммунизма не менее насильственным образом, чем это делали немцы.

Однако несмотря на это, отношение победителей и их потомков к немцам, живущим в новой демократической Германии, в течение времени изменилось на терпимое, даже с примесью уважения и восхищения – дескать, как они теперь живут после такого разорения! На помощь России, дабы она выжила без голодовки, которую так жаждало устроить руководство КПСС, потом КПРФ в годы перестройки, немцы выложили очень большие деньги – притом не только и не столько из своей государственной казны, сколько из карманов многих обыкновенных немецких граждан по их собственной воле. Это тоже не осталось без внимания в стране – победительнице и произвело-таки немалое положительное впечатление на граждан. Все-таки немцы откликнулись на бедствия России куда с большей охотой и душевным участием, чем собственная советская, а затем и российская власть.

Образ немца как врага, фашиста и оккупанта в глазах многих россиян либо поблек, либо вовсе слинял, и это стало едва ли не главным итогом психического освобождения граждан от стереотипов, в течение десятилетий внедрявшихся коммунистической властью в их сознание.

Тем удивительней казалось, что осталась особая категория немцев, репрессивное и активно недоброжелательное отношение к которым со стороны высших и местных властей СССР и России почти не изменилось. Это были собственные – сначала советские, потом российские граждане немецкого происхождения – Слава Богу – не все – а то бы не узнать Михаилу таких немцев как Машенька Гофман и ее дедушка Валентин Германович (и даже Оля Дробыш, отец которой, профессор медицины, был прибалтийским немцем).

Пострадали почти все поголовно немцы, жившие в советской республике немцев Поволжья – люди, вполне лояльные в подавляющем большинстве к Советской власти, настоящие патриоты России – патриоты не хуже любых других. Но их сделали жертвами репрессий одновременно и Гитлер и Сталин.