Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За Сталиным числилось много художеств в части репрессий против целых «преступных» народов. Но если крымские татары, ногайцы, карачаевцы, балкарцы, ингуши, чеченцы, понтийские греки и некоторые другие народы были в конце концов формально реабилитированы советской властью и получили возможность вернуться в края, из которых их вывезли в ссылку в нечеловеческих условиях под конвоем, то немцы Поволжья такой реабилитации так и не удостоились, и их упраздненная республика так и не была возрождена, поскольку этому противились власти всех уровней, но особенно – местные. В своих невинно пострадавших гражданах они и подстрекаемые ими российские обыватели продолжали видеть национальных врагов и даже предателей уже после того, как перестали воспринимать врагами даже немцев – «реваншистов» из Западной Германии. В результате эпоха жестоких репрессий против уже бывших немцев Поволжья сменилась для них эпохой житья в родной стране в статусе граждан второго сорта, что и вызвало массовый отъезд их на историческую родину, как только это стало возможно. Россия «благодаря» своей собственной политике лишилась сотен тысяч трудолюбивых, добросовестных граждан, великолепных квалифицированных работников, которые могли бы трудиться к ее славе и благосостоянию. А ларчик просто открывался – образ врага «на всякий случай» по-прежнему нужен был властным кругам что в СССР, что в демократической России, поскольку и там и там погоду делала одна и та же партноменклатура, которую сформировала коммунистическая партия большевиков еще со времен Ленина-Сталина. Так хранят в спецлабораториях штаммы инфекционных болезней, и именно такой «НАШ бронепоезд стоит на запасном пути», ибо в умах политиков старый добрый принцип управления многоциональными массами «разделяй и властвуй» отнюдь не потерял привлекательности и актуальности. Зашатался трон (или кресло выборного правителя) – укажи на виновника из греховной нации. Плохо живет народ – дай понять, что это из-за того, что жируют не воры при власти и из власти, а безжалостные эксплуататоры и скрытые заговорщики из некоренного народа. Подействует безотказно. Да, возлагать ответственность за худое управление на советских немцев было менее удобно, чем на евреев, но в связи с отбытием многих евреев на их историческую родину надо было держать в запасе кого-то еще, и немцы, по мнению власти, для этого подходили. Вот они – то и отвечали «за Гитлеровскую агрессию» перед другими советскими гражданами дольше всех. И граждане против этого в общем-то не протестовали. Такие вот плоды дало «морально-политическое единство советского народа вокруг родной коммунистической партии». Такова была заключительная отрыжка Второй Мировой войны.
Но еще задолго до войны, в 1926 году, то есть в самом начале эпохи воцарения Сталина, о его грязных методах захвата высшей власти совершенно бесстрашно и очень точно рассказал в «Повести непогашенной Луны» еще один немецкий идеалист и советский гражданин – писатель Борис Андреевич Пильняк-Вогау.
Историю организованного Сталиным медицинского убийства Фрунзе на операционном столе Пильняк описал во всех подробностях. А то, что ни Сталин, ни Фрунзе не были названы своими именами, ничуть не скрывало факта, кто там кто. Сталин, никому не прощавший разоблачений своих мерзостей и преступлений и старавшийся сразу убрать таких разоблачителей (как, например, великого русского психиатра академика Бехтерева, который скоропостижно скончался через день после того как он поставил Сталину клинический диагноз – «паранойя»), в отношении Пильняка все-таки помедлил. Тот был уничтожен не в том же 1926, а в 1941 г вместе с другими политическими заключенными перед захватом немцами города Орла. Пожалуй, со времен протопопа Аввакума в России не было более смелого писателя. Он сжег за собой мосты, и Сталин не имел возможности спрятаться за какой-то иной повод, кроме явной личной мести. Оттого-то он и медлил с окончательной расправой столько лет над человеком, в чьей крови еще не было токсинов страха, с помощью которого Сталин, как, впрочем, и Гитлер, управлял своими подданными.
Гитлер оказался менее удачливым, чем Сталин – явно потому, что развязанный им террор был менее оголтелым и менее масштабным, чем сталинский. Гитлер меньше прожил, к тому же покончил с собой, а это – прямое свидетельство того, что он не дотягивал до роли абсолютного самодержца. Настоящий, полноценный самодержец избегает покушений и бережет свою жизнь так, что ухитряется спокойно помереть в своей постели от старости и болезни.
Сталину это почти удалось. Правда, он умер на полу рядом со своей постелью. Но конец его выглядел жалким не только из-за этого.
Из-за страха и недоверия к своему окружению он существовал в таком одиночестве, что ему даже не от кого было получить медицинскую помощь. Медиков, которых ему «подсовывали» соратники, он боялся (впрочем, и медики боялись такого пациента ничуть не меньше – и вовсе не зря, о чем прямо свидетельствовало «дело врачей»). Боясь «медицинского» заговора против себя, Сталин помог реализации другого заговорщического плана. Ему помогли сдохнуть побыстрее за счет неоказания медицинской помощи, когда она была совершенно необходима. В общем, он не намного обошел Гитлера. Вслед из смертью каждого из них рухнули здания, которые они возвели на почве всеобщего страха перед собой (и любви, воспитанной этим страхом) в атмосфере обязательного преклонения перед своей гениальностью. Ни Тысячелетний Рейх Гитлера, ни Мировая коммунистическая империя Сталина не осуществилась. Послевоенные немцы под водительством западных стран-победительниц выкорчевали даже фундамент имперского здания Гитлера. В СССР послесталинской эпохи сталинский фундамент «лагеря мира и социализма» трогать не собирались. Токсины смирения перед террористической властью продолжали разлагающе действовать на волю и ум людей, отучая их от инициативы и желания жить своей жизнью, как они хотели бы сами по себе. «Дух старого коменданта», как говорил в своем рассказе «В исправительной колонии» Франц Кафка, продолжал жить и угрожал возвращением. Безропотное подчинение вошло в привычку. Неспособность и нежелание самим управлять собой вызывало у многих советских верноподданных (патриотов! – как они считали) размягчение в памяти того образа прошлого, которого прежде они сами смертельно боялись, и они, уже не опасаясь преследований со стороны новой власти, с нежностью говорили: «Тогда, при НЕМ, у нас все было!», «При НЕМ был ПОРЯДОК», хотя на самом деле их заставляли за тяжкий труд довольствоваться скудной пайкой, житьем в коммуналках, общежитиях и бараках, а пресловутый ПОРЯДОК представлял собой абсолютный произвол. Правдой из этих ностальгических воспоминаний о сталинских временах было лишь то, что можно было прожить, не доискиваясь до смысла СОБСТВЕННОЙ жизни, зная лишь свое место «винтика» в грандиозной машине вождя. Многие, очень многие со скорбью созерцали крушение своего собственного позора и любимых иллюзий, внушенных сталинской пропагандой. Никакие другие мысли, кроме этих воспоминаний, не согревали их душу желанным теплом. Ничто, кроме ценностей Великой Империи, их больше не воодушевляло…
Глава 18
Проснувшись уже утром при свете, Михаил долго лежал, вспоминая ход своих мыслей и удивляясь, как начав с обдумывания различий между жителями двух российских столиц, перешел на различия между русскими и немцами, а оттуда перемахнул к истории Третьего Рейха, возникновению Гитлеровской идеологии, к анализу причин развязывания Второй Мировой войны и итогов несостоявшегося исхода немцев на Восток, в Тибет, на личности двух главных виновников Мировой войны – Гитлера и Сталина.
Милая Машенька Гофман, конечно, никак не ассоциировалась в сознании Михаила с теми немцами, которых воодушевил и повел за собой Адольф Гитлер. Да и те, которые по праву ассоциировались с Гитлером как исполнители его воли, бывшие одновременно адептами и жертвами его идеологии, если уцелели, то к старости уже стали другими. Плохо было другое – как советские победители застряли в развитии на старой, но отнюдь не доброй позиции ненависти ко всему немецкому и немцам, и это лишний раз свидетельствовало о том, что итоговая историческая победа осталась за побежденными. С этим неприятным чувством Михаил, наконец, выбрался из палатки. Купаться не очень хотелось, но он пересилил себя и, уже вытираясь после купания на берегу, убедился, что правильно сделал.
Он чувствовал себя вполне отдохнувшим и готовым продолжить сплав, тем более, что и погода к этому располагала. Мысли о немцах, русских, о национал-социализме и коммунизме сами собой оставили его ум, и Михаил с удовольствием позавтракал, а затем сразу начал сборы в путь. Единственное, что теперь его удивляло, с чего бы это он так заторопился вперед. То ли надоело постоянно притормаживать, чтобы подальше отпустить от себя компанию Игоря и Гали, то ли какой-то голос извне или изнутри говорил ему о том, что этой компании действительно нужна его помощь. За один переход он вполне мог дойти до начала последнего каскада порогов на Реке, а там вскоре и настигнуть туристов, у которых то ли все
