В грозу - Борис Семёнович Неводов

Червяков о севе помянул, нас это разве не интересует? Великое дело сейчас — посеять много хлеба.

Сашенька порывисто вскочила, подбежала к матери, обняла ее.

— Мамочка, золотая! Обо всем, обо всем ты думаешь. Не сердись на меня, я еще глупая, глупая.

Маслова рассмеялась, притянула к себе Сашеньку.

— Разве можно на тебя сердиться. Стрекоза!

VI

Все уселись за стол ужинать, дети подняли возню из-за ложек. С улицы, обдавая струей холодного воздуха, пришла Сашенька. Сбросила шубку, быстро ходила по избе, дула на озябшие руки и то принималась рассказывать о комсомольском собрании, то замолкала, зябко поводя плечами.

— Садись, пока не остыло, — предложила мать, — ровно маятник — и туда, и сюда…

Сашенька села за стол, зачерпнула из миски большой деревянной ложкой кашу и, не донеся до рта, задумалась.

— Ешь!

Сашенька тряхнула головой, нервно рассмеялась. Какие-то мысли тревожили ее.

— На курсы трактористов набирали, — сообщила она, — записались одни девушки.

— Правильно, — одобрила Маслова, — женщины теперь всюду на места мужчин становятся. Недавно в газете прочитала, на каком-то заводе женщины даже литейщицы.

Дуя на горячую кашу, Сашенька деланно равнодушно добавила:

— Я тоже записалась, буду трактористкой.

— Хоть бы с матерью посоветовалась, — недовольно проворчала Маслова, — не женское это все-таки дело, — неожиданно заявила она, не замечая, что сама себе противоречит.

— А сталь варить — женское! — Сашенька засмеялась, довольная тем, что ловко поймала мать. — Женщины должны заменить мужчин, — повторила она мысль, только что высказанную Масловой, и подмигнула Ксаше.

Это уж совсем рассердило ткачиху.

— Над старухой-матерью не смейся. А посоветоваться надо бы.

— Я советовалась.

— С кем?

— С Максимом, он тоже едет в МТС, будет нас учить на курсах. Уговорились вместе ехать.

— «Уговорились», «вместе», — иронизировала Маслова, — точно жена с мужем.

Сашенька густо, до слез покраснела и, словно решившись на отчаянное дело, произнесла:

— А может, он и муж мне. — Бросила на стол ложку, закрыла лицо руками.

Наступила тишина. Даже ребята, шумно спорившие на скамье, замолкли. Ксаша прижала руки к груди и в недоумении переводила взгляд то на Сашеньку, то на свекровь. Анна Степановна широко раскрытыми глазами смотрела на дочь, не в состоянии ни рта открыть, ни пошевелиться.

— Вот это да! — произнесла она, наконец, сдавленным голосом, — удружила доченька, нечего сказать.

Сашенька порывисто вскочила, кинулась к матери на шею, спрятала у нее на груди пунцовое от смущения лицо. И засмеялась и заплакала.

— Милая, родная, я не знаю, как это произошло, я ничего не знаю. Он хороший, не обидит меня. Он ни в чем не виноват. Завтра пойдем в сельский совет, зарегистрируемся, а на той неделе уедем.

Она отстранилась от матери, по ее щекам медленно катились слезы. Ее большие глаза, преображенные глубоким чувством, блестели таким чудесным чистым светом, ее лицо дышало таким восторженным счастьем, что Анна Степановна, уже готовая разразиться горькими упреками, привлекла к себе Сашенькину голову, поцеловала мягкие вьющиеся волосы.

— Доченька, родная моя, — шептала она, — как же это так?

Сашенька прерывистым от волнения голосом повторяла:

— Не сердись на меня, мама, прости.

Анна Степановна гладила ее волосы, ласкала, как бывало в детстве, когда Сашенька вся в слезах прибегала со двора, жалуясь на обидевших ее подружек.

— С матерью бы посоветовалась.

— В таких делах разве нужен советчик.

И по тому, как она произнесла это, Маслова поняла, что грани, отделяющей девушку от замужней женщины, больше не существует. Сашенька как-то сразу стала взрослой.

«Но время-то, время какое!» — думала Анна Степановна.

Весь вечер мать и дочь провели в задушевной беседе. Давно уже спали дети, уснула и Ксаша, постелив на полу, а они все сидели, тесно прижавшись друг к дружке. В этот тихий зимний, памятный для Сашеньки вечер, умудренная жизненным опытом мать давала ей советы, как идти по длинной неведомой дороге жизни.

Сашенька слушала, прикладывала кулачки к пылающим от волнения щекам, говорила:

— Страшно, ой, страшно, мама… Максим добрый, славный, ты его полюбишь. А все таки страшно… На всю жизнь!

Они засиделись далеко за полночь и легли спать лишь тогда, когда на селе голосисто стали перекликаться петухи.

* * *

Утром, уходя на работу, Анна Степановна обещала скоро вернуться и принять участие в приготовлении свадебного обеда, но задержалась. Как только пришла на ферму, сторож сообщил:

— Зоренька всю ночь тревожилась. Должно быть время подоспело.

Анна Степановна прошла в стойло. Зоренька лежала, вытянув ноги. Заслышав шаги, повернула голову и глубоко, затяжно вздохнула.

— Тяжко, Зоренька?

Анна Степановна вычистила стойло, убрала навоз, принесла на коромысле воду. Корова потянулась к ведру, прильнула к воде большими мягкими губами, со свистом стала пить. Вдруг откинула голову и глухо застонала, в ее неподвижных мутных глазах мелькнул страх. Все это было очень похоже на человеческое. Анна Степановна растерянно смотрела на Зореньку, не зная, за что взяться. Корова беспокойно зашевелилась, попыталась подняться, и снова застонала.

Весь последний месяц готовилась Анна Степановна к этому часу. Расспрашивала и Шарова, и доярок-колхозниц, какими признаками сопровождается отел, что надо делать в это время, чего опасаться. Доярки посмеивались над ее тревогой.

— Коровы сами знают, что делать. Весной, случалось, на пастбище пастух не уследит, придешь брать корову, а около нее телок — облизанный, словно вымытый.

— Нельзя допускать, чтобы корова облизывала, — наставительно возражала ткачиха, вспоминая вычитанное в брошюре наставление, — молоко будет горькое.

Анна Степановна добросовестно прочитала все, что касалось отела, и спокойно ждала его. Но когда наступил этот час, как-то сразу, все что слышала, что читала, все советы и указания, — все вылетело из памяти. Она поспешно прошла в молочную, надеясь найти Шарова, но его там не оказалось. Возвращаясь, встретилась с Евдокией. Забыв ссору и насмешки, смущенно сказала:

— Зоренька телиться начинает, а Шарова нет. Скажи, что делать?

Евдокия поджала тонкие губы:

— Евдокия — поганка, самая вредная насекомая на земле, чего к ней пристаешь. Ты, вижу, словами — и туда, и сюда, а делами нет никуда.

Это отрезвило Анну Степановну.

— Правильно, сама должна все знать.

Она постелила свежей соломы вымыла руки: у коровы начались выделения. В это время подошел Шаров, осторожно пощупал пах коровы, сказал:

— Скоро! — И стал свертывать папиросу. Не успел выкурить, начались роды. Шаров быстро присел и почему-то топотом произнес:

— Помогай.

Маслова не знала, чем именно надо помогать. Присела рядом и так сидела, не двигаясь. Он повернулся к ней, свистяще просипел:

— Что же ты, дура! Тяни за ноги, у телка голова подвернулась. Осторожней тяни.

Маслова даже не заметила, что Шаров обозвал ее дурой, так все это было необычайно. Она взялась за ножки теленка с