Братство дороги - Марк Лоуренс

− Не надо, − раздался изнутри слабый пульсирующий голос Каллы.

Из грязи под ногами я выковырял камень. Тяжеленный кусок, который, возможно, когда-то был частью прижимающей колонну плиты. Кряхтя от напряжения, я поднял его к срезу отверстия. Должен пройти свободно, по краям еще останется пару дюймов запаса.

− Я не могу умереть. Не так…

− Тысячу лет жизни − это слишком долго. − И я отпустил камень. Он падал с долгим непрерывным звуком разрушения, отскакивая от одной стены к другой, разрывая внутренности, которые так долго поддерживали эхо Каллы в одном из последних творений Зодчих.

Я посмотрел на свои руки, израненные и пустые. На меня накатила безмерная усталость, захотелось лечь в грязь и отдаться настойчивым призывам сна. Все, что останавливало меня, это воспоминание о поцелуе, намек на ее запах.

− Нет. Я проспал достаточно долго.

Меня разбудил поцелуй, и, как это часто с нами бывает, я обнаружил, что мир-то без меня продолжал свое движение. И вот вам загадка бытия. Когда стоит действовать, а когда остановиться. Живя слишком долго, мы становимся узниками своих снов. Или чужих. Действуй слишком быстро, живи без пауз − и ты все пропустишь, вся твоя жизнь станет одним размытым пятном. Лучшая жизнь состоит из моментов − и когда мы делаем шаг назад, то видим их по-настоящему. Мечта и мечтатель. В этом и загвоздка. Проходит ли когда-нибудь этот сон? Или все мы так и живем во сне до самой старости и только и ждем, ждем, ждем этого поцелуя?

Окровавленный, измазанный грязью и пеплом, я ковылял вниз по холму, пережив очистку Бункера 17. Меня можно было счесть еще одним бедствием, выпущенным в этот мир из ящика Пандоры, поскольку его надеждой я вряд ли мог быть. Но, надежда или ужас, я выжил. Вышедший из шипов и пламени, я стал свободным.

Я провел рукой по лысой голове и почувствовал, что рот скривился в своей старой улыбке, конечно же горькой − но не только.

− Спящего красавца разбудил поцелуй принцессы, − сказал я. И поэтому я отправляюсь на ее поиски.

Примечание. Это первый рассказ, написанный на тему «Разрушенной Империи», навеянный довольно смелой идеей, подсказанной одним из читателей − смешать историю Йорга со сказкой. Сюжет строится вокруг Спящей Красавицы, но имеет привязки к Златовласке и даже Рапунцель! Хронологически события рассказа происходят между двумя ветвями повествования в «Императоре Терний», перед днем свадьбы в «Короле Терний», по возвращении Йорга в Анкрат из своего первого посещения Вьенны. Хакон − персонаж из трилогии «Война Красной Королевы». Использовала ли Катрин свою сон-магию для пробуждения Йорга или это просто отказ устаревшей техники − остается на усмотрение самих читателей.

Дурное семя

Аланну Оаку было восемь, когда он булыжником раскроил лоб Дарину Риду. Дарин его избивал, пока два других мальчика лет десяти пытались держать Аланна, прижимая его к столбу ограды. Теперь они поднимались из дорожной грязи, сначала вставая на четвереньки, затем выпрямляясь на нетвердых ногах. Один сплевывал кровь, у другого с уха, которое нашли зубы Аланна, падали алые капли. Дарин Рид лежал там же, где упал, уставившись в голубое небо широко раскрытыми голубыми глазами.

После этого случая ребенка стали называть убийцей. «Кеннт» кричали ему вслед, и это слово привязалось к нему на долгие годы, как некоторые прозвища преследуют человека всю его бурную жизнь. Кеннт – так в старину называли людей, которые убивают голыми руками. Древнее слово на языке, который еще сохранился в селах к западу от Транвея и на котором говорят только седовласые старики. Очень похоже, что этот язык и умрет вместе с ними, оставив только отдельные слова и фразы, слишком удачные, чтобы от них отказаться.

– Ты ведь простил меня, верно, Дарин? – спросил Аланн старшего мальчика годом позже, когда они сидели у реки, наблюдая, как пенится вода вокруг каменных ступеней брода. Аланн бросил камешек, который клацнул о самый дальний из девяти валунов. – Я рассказал отцу Абраму, покаялся, что меня обуял гнев. Они омыли меня кровью агнца. Отец Абрам сказал, что я снова стал частью паствы. – Еще один камень, и снова попадание. Он покаялся в гневе, но гнева не было, только обычное для него возбуждение – красная волна ликования от принятого вызова.

Дарин встал, он по-прежнему оставался выше Аланна, но уже не настолько:

– Я не простил тебя, но я был неправ. Я первый начал. Теперь мы братья. Братьям нет нужды прощать, достаточно признать свою вину. Если я прощу тебя, ты можешь меня забыть.

– Отец Абрам сказал... – с трудом подбирал слова Аланн. – Он сказал, люди не одиноки. Мы крестьяне. Мы паства, стадо. Божье племя. Мы ведомы Богом. Заблудших изгоняют, и мы умираем в одиночестве. Не оплаканные. – Он снова бросил и снова попал. – Но... я чувствую... что я одинок среди этого стада. Мне здесь не место. Люди боятся меня.

Дарин покачал головой:

– Ты не одинок. У тебя есть я. Сколько братьев тебе нужно?

После того как его первая стычка обернулась такой бедой, Аланн больше не ввязывался в драки. Священник и старейшины наблюдали за ним, и, живя с постоянным чувством вины, мальчик отходил в сторону при малейших неприятностях, с которыми сводила его жизнь в деревне. Аллан Оак подставлял другую щеку, хотя это и противоречило его натуре. Что-то пронзало его в самое сердце, что-то острое. Не тупой гнев или порожденная завистью злоба, которые заставляют пьяниц поднимать кулаки. Скорее рефлекторно вспыхивающая внутри ярость в ответ на каждый брошенный ему вызов.

– Я не такой. – Это было сказано в день его четырнадцатилетия, в тиши зимней ночи, когда другие уже лежали в постелях. Аланн не находил слов, чтобы выразиться точнее, но он знал, что это правда. – Не такой.

– Как собака среди стада коз? – подсказал Дарин Рид, не обращая внимания на холод. Он махнул рукой в сторону далеких домиков, где сквозь щели в ставнях пробивалось тепло и свет. – С ними, но не один из них?

Аланн кивнул.

– Все изменится, – сказал Дарин. – Просто нужно время.

Шло время, подрастая с каждым годом, Аланн Оак стал достаточно высоким, но не слишком, не очень широкоплечим, но выносливым, закаленным работой на земле с плугом и мотыгой. Он отошел от своего прошлого, хотя ни разу не бывал дальше рынка в Килтере, что семью милями ниже по большой дороге. Он оставил позади шепотки, называвшие его «кеннт», и все, что осталось с ним из тех дней, − это Дарин Рид, который в детстве был крупнее него, а теперь стал меньше, ближайший его спутник, бледный, спокойный, верный.