Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я подумал, что записать эту историю будет проще, чем «Странников». И сделал пометку на салфетке.
Питер, бармен, увидел, что я пишу. Из всех барменов в «Публиканах» он был самым добродушным. Будучи лет на десять старше, Питер относился ко мне снисходительно, как старший брат, который чувствует, что я что-то натворил, но еще не знает, что именно. У него был мягкий голос, мягкие карие глаза, мягкие темные волосы, но какой-то твердый внутренний стержень – честность? искренность? – отчего люди всегда поворачивались в его сторону, стоило Питеру заговорить. Даже когда он был полностью счастлив – а я не раз видел, как Питер смеялся до колик, – в облике его сквозила грусть. Если Питер заглядывал тебе в глаза, пусть и с улыбкой, ты словно слышал его мысли: Мы по уши в дерьме, пацан. Не будем обсуждать этого сейчас, да и вообще, не стоит погружаться в детали, но, не буду врать, мы по уши в дерьме. В баре, полном громогласных и обаятельных мужчин, Питер держался очень тихо, отчего казался еще привлекательнее.
– И что ты пишешь? – спросил он, подливая мне скотч.
– Заметки, – ответил я.
– Про что?
– Да так. Про бар.
Он не стал развивать эту тему. Вместо нее мы поговорили о новой работе Питера на Уолл-стрит, которую он получил через одного клиента из «Публиканов». Я был рад за него, но все же печалился, что мой любимый бармен теперь работает реже. Он продавал акции на полный день и обслуживал клиентов в баре по вечерам в субботу, чтобы подкопить деньжат для семьи. Растущей семьи. Его жена, сказал он, беременна.
– Да, – застенчиво признался Питер, – так уж получилось.
– То есть ты будешь отцом? – воскликнул я. – Поздравляю!
Я угостил его выпивкой.
– Так ты пишешь про наш бар? – спросил он, указывая на мою папку. – Можно?
Я согласился – в обмен на скотч.
– «Мотыльки и шелковые трусики»? – удивился Питер. – Название интригующее.
– Это Кольт мне его подсказал.
– Кольт ходит в шелковых трусах?
– Да нет же! Господи боже! Откуда я знаю?
Я смотрел, как Питер читает, подмечая каждую гримасу на его лице, каждое движение брови. Закончив, он передал мне страницы и оперся о барную стойку. Поморщился. Лицо у него стало еще грустней, чем обычно.
– Очень плохо, – сказал он. – Но что-то в этом есть.
Я сказал Питеру, что идеи и темы кружатся у меня в голове, как ароматы от гриля Луи – у меня в квартире, неуловимые и неотступные. Сказал, что уже готов сдаться.
– Это будет ошибкой, – ответил он.
– Почему?
Я давал ему возможность сказать, что у меня талант. Но Питер этого не сделал. Он ответил просто:
– Потому что сдаться – всегда ошибка.
– Что у вас тут? – поинтересовался дядя Чарли.
– Ты знал, что твой племянник пишет про «Публиканы»? – спросил Питер.
– Я думал, то, что здесь говорят, должно оставаться в тайне, – буркнул дядя Чарли. Вроде бы в шутку.
– Парнишка – обычный графоман, – вставил Кольт. – Наверняка все дело в «ворди-горди».
– Дай-ка сюда, – сказал дядя Чарли.
– Ага, давай посмотрим, – поддержал его Боб-Коп.
Питер отдал дяде Чарли мои страницы, и дядя Чарли, закончив читать, передавал их по одной Бобу-Копу, а тот Спортсмену, и так далее.
– У меня не хватает шестой, – жаловался Спортсмен.
– У кого девятая? – вопрошал дядя Чарли.
– У меня, – отвечал Питер. – Не гони лошадей.
Глядя, как вся эта бригада вчитывается в мой текст, передавая его по бару, я принял важное решение. Парни из «Публиканов» станут моими редакторами. Если редакторы в «Таймс» пытаются меня «приземлить», я лучше обращусь к бару. Каждый субботний вечер я буду передавать свежие тексты Питеру и остальным. Это будет мой срок сдачи. Моя собственная обучающая программа.
Это решение ознаменовало перемену в наших отношениях с баром и придало им новое звучание. Мы и раньше шли в «Публиканы» поделиться своими историями, обменяться ими, передать дальше свой опыт, так что просыпались по утрам