Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

Прикладом шити Маржанбике изо всех сил ударила первого, прорвавшегося в дом, но бегущий за ним так сильно толкнул ее чем-то тупым, что она пронзительно закричала от боли и обеими руками ухватилась за стену.

Крик жены заставил Даулбая очнуться, и, схватив ружье в левую руку, он дал еще один выстрел. Но в этот миг кто-то навалился на него сзади, отобрал оружие и начал душить.

— Убивайте меня, гады, но Советскую власть вам не убить, — с трудом прохрипел Даулбай.

Маржанбике попыталась встать, но не смогла. Казалось, что волосы, руки и ноги ее были привязаны к кольям. Словно бы издалека слышала она злорадные крики:

— Попался, собачий сын!..

— Помутил воду, хватит!

— Сколько ты нашего брата погубил!..

Она еще распознавала стоны мужа и надрывный плач ребенка, но встать уже не могла.

Теперь Даулет, сын Даулбая, — председатель Ак-Булакского аульного Совета, и на самом почетном месте в его доме висит портрет Ленина. Много лет назад он был привезен покойным отцом в казахский аул, как самая заветная драгоценность.

АУЛ МУРАТБАЯ

перевод Н. Ровенского

— Подходят, подходят, сволочи! — Тетушка Назима с криком вбежала в землянку и, запутавшись в подоле длинного платья, упала.

От этого крика, от причитаний тетушки у Муратбая все похолодело внутри. Испуганный и растерянный, выскочил он во двор. А тетушка торопливо собрала детей в кучу, уложила возле печки и накрыла старым, почерневшим от времени войлоком.

— Молчите! Если услышат, всех поубивают! — пригрозила она притихшим малышам и начала торопливо прятать под опрокинутый котел узелки и мешочки с продуктами.

К зимовке уже быстрой рысью приближались всадники, и Муратбай ринулся в шалы[70] и зарылся в кучу объедьев. Стук конских копыт ужасом отдавался в сердце джигита. Он не заметил, как порезал руки об острые края сухой осоки, и старался как можно глубже забиться в кучу.

«Только бы остаться в живых», — это была его единственная мысль. Он так усердно работал руками, что оказался на другой стороне кучи. Прямо за камышовой оградой стояли всадники и о чем-то говорили между собой. Через некоторое время Муратбай стал приходить в себя. Напрягая зрение, он сквозь щель начал внимательно разглядывать всадников. Их было четверо. Породистые лошади нетерпеливо рыли копытами слежавшийся снег.

Щегольски одетый бородач с золотыми погонами тихо предложил:

— Начнем с этой землянки?

— Так точно, — поддержал его худой долговязый офицер с бакенбардами, похожими на собачий хвост.

Безусый рыжеватый юнец в новеньких серебряных погонах уверенно и храбро разъяснил:

— Нечего чикаться с ордой! Надо забрать у них и хлеб и скот: пусть подыхают. Я их знаю: небось поугоняли свои табуны в глухие камыши.

Верзила с фиолетовым от мороза лицом прохрипел:

— Согласен. Землю-то на тот свет они не унесут. Когда прикончим красных, нагоним сюда русских мужиков, станут они здесь и хлеб сеять, и скот разводить. Тогда и нам в своих имениях будет спокойней. А если под землей что полезное найдем, построим здесь заводы и фабрики.

Один из офицеров скомандовал, и солдаты быстро оцепили зимовки. С обнаженными саблями, с винтовками наперевес врывались они в жилища казахов, сгрудившиеся в долине реки Есиль.

Через некоторое время к офицерам, которых удалось подслушать Муратбаю, подъехало несколько обозных саней. В каждые было запряжено по три лошади. Из саней проворно повыскакивали бравые молодцы, обросшие густой щетиной, и кинулись к землянке…

Что там потом произошло, Муратбай не мог знать. Он услышал только страшный крик тетушки Назимы и душераздирающие вопли детей, но броситься на солдат не осмелился.

Кровавая колчаковщина, погубившая и лишившая крова сотни тысяч казахов, подходила к концу. «Паршивый обижается на свои ногти, которые в кровь царапают голову», — говорит народ. Так и колчаковцы на мирных людях срывали свою злость за удары, полученные от Красной Армии. Они готовы были все живое стереть с лица земли. В приказе, подписанном самим адмиралом Колчаком, указывалось: «Продовольствие, фураж, лошадей и обозные нужды для армии повсеместно пополнять за счет киргизов».

Колчаковцы уже успели приобрести немалый опыт в грабеже казахских зимовок, они легко обнаружили спрятанные два мешка пшеницы, четыре мешка проса и сложили их на сани. К другим саням привязали единственную белолобую корову и молоденькую пегую кобылицу.

Тетушка Назима в слезах бросилась было отвязывать корову, но в этот момент грохнул выстрел. К окровавленной матери с ревом бросились дети.

— Ну, рассопливились, — с ненавистью крикнул бородатый солдат и, выхватив клинок, одного за другим порубил всех детей.

Молодой солдат, намотав на руку длинные косы молоденькой девушки, волоком тащил ее в хлев. Оттуда тоже раздался выстрел. Почти тотчас солдат, как ни в чем не бывало, вышел из хлева:

— На, отцепи серебряные рубли, — бросил он старому сослуживцу отрезанные косы девушки с украшениями.

Хозяин дома — охотник Зейнулла — с раннего утра отправился за зайцами в барханы. И до сих пор не вернулся.

Наконец колчаковцы уехали, и Муратбай вышел из своего укрытия. Его охватил ужас, в глазах потемнело, и земля словно бы закачалась под ногами. Почти обезумевший, обжигаемый гневом, он выскочил на плоскую крышу землянки. В этот миг слева пронеслось злобное шипенье и почти одновременно с ним грянул выстрел. Оказывается, в него стреляли солдаты, орудовавшие в соседней зимовке. Боясь второго выстрела, Муратбай ползком стал спускаться вниз. И только теперь он заплакал, заплакал навзрыд, исступленно и беспомощно. В нем закипела ненависть к палачам своего народа. С трудом добрался он до копны сена и опустился в полном изнеможении. В его худом лице не было ни кровинки. И только небольшие кулаки были крепко сжаты, готовые к мести.

Муратбай Досаев учился в Омской учительской семинарии