Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Так не отступай! Смелее делай задуманное!» — твердо говорил себе Муратбай. Убедившись, что никто ему мешать не будет, он приступил к делу.
Земля потрескалась от мороза, стальные болты покрылись толстым слоем инея. Муратбай вспотел, поднял уши мерлушкового тымака, снял пояс. Когда канава под рельсом стала достаточно просторной, он попробовал поддеть ломом рельс и расшатать накладку. Но это оказалось ему не под силу. Пришлось заняться болтами. С большим трудом удалось отвинтить несколько штук. Силы уменьшались. Перед глазами проплывали черные круги, голова кружилась, очень хотелось пить. Муратбай присел на корточки и прямо из-под ног взял горсть грязного снега. После передышки силы стали возвращаться к нему. Он поднялся и огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Казалось, все живое попряталось, чтобы не мешать джигиту делать его нелегкое дело.
Болты поддавались медленно, еще труднее было вытаскивать толстые костыли из мерзлых шпал. Окажись с ним те четверо, все это можно было бы сделать намного быстрее. Но Муратбай не отступал. Мысль о тех, кто остался в аулах, придавала ему силы. Он слышал голос тетушки Назимы и ее казненных детей: «Торопись, ты не имеешь права отступать! Иначе многие в аулах погибнут такой же страшной смертью, как и мы». И Муратбай напрягал последние силы.
Наконец костыль поддался. Джигит вгорячах схватил его голыми руками, кожа припаялась к белому от мороза железу, из пальцев пошла кровь. Муратбай не почувствовал боли. Когда он начал вытаскивать второй костыль, раздался паровозный гудок. Муратбай вздрогнул и широко раскрытыми глазами посмотрел на поезд, стремительно приближавшийся к нему. Опоздал! Ведь железнодорожники предупреждали. Что делать?! Он беспомощно озирался по сторонам. Вот ломы, вот ремень из крепкой бычьей кожи…
В следующее мгновенье Муратбай быстро собрал все три лома и крепко связал их. А теперь — связку в руки и под насыпь! В те короткие секунды, пока поезд приближался к роковому месту, перед глазами Муратбая пролетела вся его недолгая жизнь.
Гул нарастал, земля сотрясалась под тяжестью тысячетонного состава. Муратбай напрягся, как до предела сжатая стальная пружина. Вот появились два паровоза, которые уверенно тянули десятки красных вагонов, груженных награбленным хлебом. Вот поезд почти рядом. Муратбай стремительно вырвался на полотно и с криком: «Все равно умирать!» — лег между рельсами, держа поперек связку ломов.
Скованная мертвым покоем, степь вздрогнула от оглушительного грохота. Из разбитых, искореженных вагонов на льдистую землю посыпались пшеница и просо.
Жители аулов, целый день с нетерпением ожидавшие этого момента, бросились к разбитому составу. Люди старались возвратить свое добро, отнятое вооруженными грабителями. Странно, но раньше всех у состава оказались те четверо храбрецов, которые бросили Муратбая на верную смерть.
Удары Красной Армии становились все сокрушительнее, и у колчаковцев не оставалось времени посчитаться с жителями ближайших аулов за такую неслыханную дерзость. Они едва успевали уносить ноги.
Джатаки Есиля с большими почестями похоронили Муратбая на вершине высокого холма.
И когда сегодня вы въезжаете в самый многолюдный колхоз в пойме реки Есиль, знайте, что это — аул Муратбая.
ХУДОЖНИК И ГЕНЕРАЛ
перевод Н. Ровенского
Познакомились мы с Жубаниязом Алдонгаровым на фронте. Он был призван в армию сразу после окончания института изобразительных искусств. И вместо кисти и мольберта война вручила ему трехлинейку и малую саперную лопату. Да, встретились мы в необычных обстоятельствах.
Стояла осень 1943 года. Дрались мы с гитлеровцами насмерть. После разгрома на Курской дуге, они уже не могли оправиться: наши войска вели наступление, отбрасывая фашистов каждый день на 20–30 километров к западу.
Сегодня я прямо с передовой принес в редакцию фронтовой газеты «Советский воин» небольшую заметку. Редакция помещалась в единственной комнате. Возле черной круглой печи в углу стоял грубо сколоченный стол. За ним сидел редактор. Он не переставая кашлял. Шинель, наскоро переделанная из солдатской на офицерскую, мешковато висела на его плечах. У него было одутловатое, со следами оспы, лицо и реденькие седые волосы, видимо, плохо поддававшиеся расческе. Направо и налево от редактора располагались заведующие отделами и литсотрудники. Все они что-то торопливо писали.
— А, гвардии сержант, с передовой пришел? Ну, выкладывай, что принес, — приветливо просипел редактор простуженным голосом и, невзирая на свой майорский чин, по-дружески протянул мне озябшую руку. Он быстро пробежал мою писанину и повернулся к щеголевато одетому ответственному секретарю:
— Товарищ лейтенант, очень интересная информация, постарайтесь обязательно поместить ее в этот номер.
По-военному отдав честь, я вышел из комнаты. В полутемном коридоре я едва не сбил с ног человека.
— Кто вы такой? — виновато спросил я вместо извинения.
— Я Алдонгаров.
— Вы — художник Алдонгаров?
— Да.
— О, нам очень нравятся ваши рисунки. Вы настоящий мастер!
— Выйдемте на улицу, — и Алдонгаров, как все близорукие, начал на ощупь искать дверную ручку. Видимо, очки помогали ему плохо.
Когда мы вышли на улицу, он внимательно осмотрел меня как старого знакомого, с которым давно не встречался. Потом с любопытством спросил:
— Вы из какой части? Не возражаете, если я напишу с вас портрет?
— Ну зачем?..
— Не отказывайтесь. Вы мне понравились, как говорят, с первого взгляда. Обязательно буду вас рисовать! — оживился художник. — Давайте познакомимся: зовут меня Жубанияз. А фамилию вы уже знаете.
Я тоже отрекомендовался.
— Догадываюсь, что вы любите изобразительное искусство. Не хотите ли посмотреть нашу выставку художников-фронтовиков?
