Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грабеж колчаковцы начали с дальних глубинных районов, полагая, что с ближними аулами расправиться проще. От непрекращающихся реквизиций стонала вся степь. Особенно трудно приходилось беднякам. Многие уже вынуждены были варить кожу. К середине зимы начался голод. Умирало так много, что живые не в силах были хоронить мертвых.
Весь этот бессмысленный кровавый кошмар сейчас перед глазами Муратбая.
Все, кто мог двигаться, с голодными детьми на руках пытались пробиться к джатакам[71], добраться до близлежащих русских сел. Среди них был и Муратбай. Отец его в пути выбился из сил и замерз в снегу. К вечеру на лютом морозе скончалась и мать. Сестру и двух младших братьев схоронили еще раньше. Почти каждую ночь Муратбай видел своих близких во сне. Он ластился к отцу и матери, играл с маленькими братишками. А утром просыпался униженный и несчастный и проклинал палачей и грабителей. Ему уже начинало казаться, что он не вынесет своего несчастья, своей изнуряющей скорби. Он был бессилен и беззащитен, как и весь народ. И бессилие было причиной его слез.
Муратбай напряженно думал, доискиваясь до причины жестокости и бесчеловечности. Но у него не хватало знаний, чтобы найти ответ.
«Что плохого сделал мой народ белому царю? Ведь он всегда был таким покорным! — горько размышлял Муратбай. — И когда бедные казахи получат настоящую свободу?»
Еле живой добрался Муратбай до землянки охотника-джатака Зейнуллы. Хозяева дома оказались на редкость сердечными людьми. Хотя джигит впервые переступил их порог, он вскоре почувствовал себя как среди самых близких и родных. Муратбай тоже старался не остаться у них в долгу. Он начал учить грамоте их детей. Обрадованные и растроганные дядюшка Зейнулла и тетушка Назима стали называть его почтительно — учитель. Узнали об этом и в других аулах. Теперь вокруг Муратбая собиралось много детей, и скромная землянка старого охотника стала походить на школу.
Но Муратбай не переставал думать, что колчаковцы доберутся и до этого аула и смерть опять настигнет всех, кто уцелел от клинка и пули вооруженных насильников. Так оно и случилось. «Что делать? — сокрушался парень. — Душа горит, а руки и ноги связаны. До каких пор мы будем это терпеть?»
Муратбаю казалось, что будь у земли сердце, оно сжалось бы от боли при виде мук и страданий казахской бедноты. «Когда бедные и слабые избавятся от всех унижений, оскорблений и издевательств? — мучительно думал он, и глаза его застилали слезы. — Скорее бы пришла Красная Армия и в наши края, тогда бы эти изуверы захлебнулись в своей собственной крови!»
«Э-э, в старину говорили, что тот, кто сидит сложа руки, обязательно погибнет», — обожгла вдруг Муратбая новая мысль.
Колчаковцы с нагруженными хлебом и всяким имуществом санями, со стадами ревущего на разные голоса скота направлялись на ближайшую железнодорожную станцию.
И Муратбай решился. В тот же миг с души его свалилась страшная тяжесть. Он словно бы вырвался из безвыходного тупика, из темного и смрадного зиндана, и перед ним засияла светлая звезда надежды.
Пять человек, прочерчивая полами длинных шуб и купи[72]глубокий снег, через густой камыш приблизились к железнодорожному полотну. В руках у них были ломы и кетмени. Из-за пазух виднелись клещи.
— Ох, что-то у меня сердце побаливает, не случилось бы беды, — вздохнул высокий Турлыбек, поглаживая левый бок.
— Зря мы решились на такое дело, — жалобно заговорил усатый, красивый Мусурали, опираясь на воткнутый в снег лом.
На какое-то время все затихли.
— По-моему, железнодорожники нас обманули. Кто мы для них? Родня, что ли? Все они заодно с насильниками, — пробурчал горбоносый Закир.
— Не говори ерунды! Иван Федорович никогда нас не обманывал! — вскипел Муратбай.
— Все русские одинаковы…
— Верно!
— Просто решили еще раз потешиться над нами!
Спорили долго, но слова Муратбая были убедительны, и люди понемногу успокоились.
— Вон едут! А вдруг они арестуют? — вскрикнул Байшоры, и глаза у него округлились, как у испуганного козла.
Все четверо торопливо повернули назад и как зайцы попрятались в высоком кустарнике. Муратбай остался один. Густые брови его нахмурились, руки еще крепче сжали лом. Кто бы ни были эти всадники — колчаковцы или просто проезжие, — он не отступит. Его страшно разозлила трусость тех четверых, которые считались самыми храбрыми мужчинами в своих аулах. С какой готовностью согласились они пойти на это дело! Люди, униженные и разоренные колчаковцами, воспрянули духом и смотрели на них с гордостью и восхищением. На Муратбая особенно не рассчитывали: он был пришельцем, человеком из другого рода. Зато Закир всегда старался показать, что он умнее других, и постоянно вертелся возле старейшин. А Мусурали? Уж от него-то такого никто не ожидал. Он считал себя поэтом, и, действительно, его стихи о страданиях народа печатались в газетах. А почему вдруг оказался таким трусливым Байшоры, который умел разнять любую драку, считался силачом и борцом?
«Трусы», — с презрением подумал о них Муратбай.
В это время всадники уже поднимались на железнодорожное полотно. У переднего лошадь, видимо, чего-то испугалась и бросилась в сторону. Другие остановились. Муратбай сразу узнал их: это были волостной и аульные старшины со своими прихлебателями. Они, видимо, ехали разрешать какую-нибудь очередную распрю. Волостной что-то громко кричал, тряся козлиной бородой. Они проехали почти рядом с Муратбаем, но не обратили на него никакого внимания. Когда всадники поравнялись с кустарником, четверо вышли к ним навстречу и низко поклонились. Словоохотливый Турлыбек, размахивая руками, начал что-то рассказывать. Остальные трое согласно закивали головами.
Но у старшин не было времени дослушать их до конца.
— Что мы можем сделать с этими белыми? — донесся до Муратбая раздраженный голос волостного. — Вы сами им досадили, сами и выкручивайтесь.
И всадники зарысили к аулу. Вслед за ними поплелась к своим зимовкам и храбрая четверка.
Муратбай поднялся на насыпь и осмотрелся. Потом нашел в снегу все
