Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

Я с радостью согласился.

Фронтовой клуб размещался в здании бывшего районного дома культуры. Его ободранные и закопченные стены со следами пуль и осколков свидетельствовали о том, что здесь шли кровопролитные бои.

В небольшом зале столпилось множество народу. Большинство посетителей собралось возле рисунков в центре зала. Я тоже было направился туда, но Жубанияз меня остановил:

— Давайте, посмотрим все по порядку.

Я согласился, но мне не терпелось поскорее оказаться возле тех рисунков. «Наверное, интересные карикатуры», — торопился я.

Жубанияз, как человек, знающий и чувствующий живопись, начал неторопливо рассказывать о каждом рисунке и полотне, об их авторах. Меня же тянуло к тем рисункам, возле которых собралось так много народу. Может быть, поэтому я плохо слушал, что говорил мой новый знакомый.

Наконец вот они. Но это не карикатуры. Здорово! Это же наш генерал. Он первым из всех генералов получил высокое звание Героя Советского Союза. Наш Антон Иванович Серебряков — прекрасный человек и любимец солдат. Все пять рисунков были посвящены ему: на одном он прищуренными умными глазами лукаво смотрит на нас, на другом — сосредоточенно, нахмурив брови, ведет наблюдение за полем боя, на третьем — отдает распоряжение полкам.

Я стал проталкиваться поближе, чтобы рассмотреть каждую черточку его лица. Но добраться до рисунков было непросто: кругом стояли одни офицеры. «Всех не переждешь», — решил я и, не обращая внимания на чины, протиснулся к рисункам.

Кое-что в них было недоделано, незакончено. Однако в каждом рисунке слышалось живое человеческое дыхание, чем дольше и внимательнее всматривался я в них, тем глубже раскрывались передо мной душа, характер, воля нашего генерала. А как все точно подмечено: и обветренное скуластое лицо, и умные добрые глаза, и усмешка в изогнутых губах, и прямой подбородок, свидетельствующий о твердом характере человека, и короткая сильная шея, какие бывают у людей волевых и настойчивых, и упругая, литая фигура.

Молодец художник! Я посмотрел в нижний угол рисунка. Сердце у меня застучало так, будто я увидел имя любимой девушки. Под каждым написано: «Рис. Ж. Алдонгарова».

Можете представить, какова была моя радость!

Высокий мужчина средних лет с седой шевелюрой (потом я узнал, что это известный искусствовед) очень тепло отзывался о рисунках, даже сравнивал их с работами известного русского художника Н. Жукова.

— Когда вы возвращаетесь на передовую? — перебил мои восторги подошедший Жубанияз.

Я схватил его руки и так сжал, что захрустели тонкие, как у девушки, пальцы.

Потом схватил его и закружил.

— Ну, хватит. Голова болит, — взмолился Жубанияз.

Получив разрешение у редактора, Жубанияз вместе со мной пошел на передовую. От штаба дивизии до нашей роты было около трех километров. В дороге мы разговорились. Жубанияз оказался из Кзыл-Ординской области, вырос в семье кочевника-скотовода.

Я слушал этого щуплого на вид человека и думал о том, какая огромная творческая сила наполняет его душу.

Он доверчиво рассказывал мне о своих замыслах, о том, какие хочет создать картины. И от его слов становилось теплее, душа словно бы очищалась от кровавой скверны войны. И мне тоже захотелось стать таким же одухотворенным и возвышенно чистым, как он.

Говорил Жубанияз о многом. И когда речь заходила о культурной отсталости нашего народа, особенно в изобразительном искусстве, слова его наполнялись горечью. Он с ненавистью говорил о мусульманской религии, которая запрещала рисование, считая его делом дьявола. Его воображение волновала история казахского народа, фольклор, героический эпос, легенды. Восторженно говорил он о жизни казахов в советское время. В душе его возникали эскизы полотен, которым предстояло запечатлеть героический дух народа. Жубаниязу было тогда не больше двадцати пяти лет.

Наш разговор вернулся к рисункам на армейской выставке.

— Что ты собираешься с ними делать? — спросил я.

— Это только наброски, эскизы. Скоро я закончу большой портрет генерала маслом.

Он заговорил об эскизах, и я снова был поражен его умением распознавать самые скрытые движения человеческой души, неповторимые особенности каждого человека.

Нарисовать мой портрет он не успел. Едва мы добрались до наших блиндажей, рота пошла в наступление. А Жубанияза срочно вызвал редактор и поручил сделать рисунок офицера, который получил вторую Звезду Героя.

Через две недели на нашем правом фланге враг перешел в контрнаступление. Жубанияз оказался в самом центре боя: он делал портреты артиллеристов, которые в предыдущем бою подбили четыре фашистских танка. Когда я узнал об этом, мне стало не по себе: «Что с ним? Где его теперь искать? Успел ли он написать портрет нашего генерала?..»

В Москву я попал лишь в 1956 году и сразу решил побывать в Военно-историческом музее. Вот и залы, посвященные Великой Отечественной войне. И вдруг — глазам своим не верю! Это же портрет генерала А. И. Серебрякова, написанный Жубаниязом Алдонгаровым! Казалось, что генерал после удачного боя весело беседует с плотно окружившими его солдатами.

И тут же перед моими глазами возник образ Жубанияза, которого я видел только один раз. С тех пор прошло уже больше тринадцати лет, но я отчетливо помню его лицо, голос, манеру разговаривать. Мне даже почудилось, что я слышу, как худенький паренек ломким баритоном рассказывает о том, как он впервые встретился с Антоном Ивановичем.

— Вообще ваш генерал интересный человек: когда он узнал, что я художник, то даже переменился в лице и так насторожился, будто я пришел его инспектировать, — вспомнился мне наш дорожный разговор. — На командном пункте у генерала было темновато. Я попросил прибавить свету. Генерал приказал своему адъютанту разбить плащ-палатку в лощине и поставить две табуретки.

Как сейчас помню: Жубанияз помолчал, потом откинул левую полу большой, не по росту, серой шинели, покопался в кармане брюк и достал пачку махорки.

— Курите? — спросил он меня. Я кивнул. Мы задымили.

Курил Жубанияз несерьезно: он только пускал дым, а затягиваться не умел.

Мы молча прошли некоторое расстояние, и Жубанияз снова заговорил:

— Замучил меня ваш