Уиронда. Другая темнота - Луиджи Музолино
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В квартире царил полумрак.
Наверное, Мириам опустила жалюзи.
Воздух, в котором плавали пыль и пыльца, рассекали скальпели света.
Воняло убежавшим кофе.
Сердце в груди колотилось, как сумасшедшее. Того и гляди – ребра треснут.
– Мириам?
Задыхаясь, он прошел по коридору. Бешеное сердцебиение отдавалось в барабанных перепонках.
– Мириам, ты где? Представляешь, они говорят, что ты…
Она стояла посреди гостиной, голая, как червяк: руки опущены, соски набухли, а рот, широко раскрытый в каком-то неестественном зевке, напоминал пасть рыбы-торпеды. Голова склонена набок – словно у умирающего Христа. Пара оставшихся зубов походила на гнилые пни. А из горла слышались звуки песни – но пела не она, она даже не шевелила губами; казалось, внутри Мириам включили радио, которое выплевывало слова: «Vrei să pleci dar nu mă, nu mă iei! Nici o moarte nu-mi poftesc, fără capu mi-l tăieţi!»[25].
– Дорогая? – сказал он или подумал, что говорит.
Мириам улыбнулась, губы расползлись в разные стороны, до ушей, – как вдруг верхняя губа разорвалась и – скраааап! – начала закручиваться, обнажая лицевые мышцы в какой-то немыслимой пародии на заячью губу, а лицо, нос, лоб треснули пополам. Песня сменилась бульканьем воды в унитазе, а на голове расцвели лепестки мяса и языков: его жена превратилась в плотоядное человекообразное растение, разбрызгивающее нектар из смеси крови и земли, который привлекает мух. Цветок из черепных коробок, с прикрепленными к каждой из них мозговыми оболочками; от них отходили сотни развилок и дорог, позвонков, больших и маленьких отростков ядовитого плюща, бросившихся пожирать потолок и люстры с прожорливостью рака на последних стадиях. Пальцы на ногах и на руках тоже начали умножаться, превратившись в побеги из плоти и ногтей, и костей, которые поползли по полу комнаты и за ее пределы во всей красе фракталов и усиков.
Когда ответвления добрались и до него, стиснули в своих объятиях, разорвали одежду, слились с его кожей, органами и зубами, Марио Аррас закричал.
В этом крике слышались тысячи голосов и тысячи интонаций.
Во рту у него оказалось слишком много языков, гортаней, слишком много вариантов выбора, разрывающих изнутри и ставящих в тупик.
Марио попятился к двери, чтобы выбежать из квартиры, из дома, попросить о помощи карабинеров, но не смог: теперь Мириам и лес, и развилки были внутри него, а он – внутри них.
Он оказался крепко-накрепко прикован к этому месту – и одновременно к любому другому.
Тогда из влагалища Мириам выскользнула нить с нанизанными на нее крючками и коренными зубами, поползла по его икрам, по бедрам, покусывая их, и, наконец, проникла в головку члена, взорвав его, а он только и мог истошно орать, изрыгая проклятия, эхом отдававшиеся от стен.
Но было уже слишком поздно.
Слишком поздно, чтобы все изменить, и оставалось лишь принять поражение и продолжать соединяться воедино, снова и снова, пока из тысячи дорог он не выберет правильную.
Едва успев напоследок вспомнить о машине и дне свадьбы, он стал единым целым со своей женой и самыми таинственными оврагами Валеа Лунга, обретя способность менять размеры и переноситься во времени, находиться одновременно везде и нигде, существовать вечно и никогда.
Через двадцать минут карабинеры вместе со слесарем вошли в подъезд и остановились перед лестницей, ведущей к квартире Арраса.
Там мигал свет и слышалась веселая мелодия, совершенно не гармонировавшая с мрачной атмосферой и неухоженностью этой части дома.
Ma-ia-hiii… Ma-ia-huuu… Ma-ia-hooo… Ma-ia-ha-haaa…
Все трое почувствовали – происходит что-то странное. Инстинкт самосохранения подсказывал, что надо убираться отсюда, ведь не зря дыхание стало сбивчивым, а сердце заколотилось как бешеное, но долг был превыше всего.
Они поднимались, и с каждым шагом музыка становилась все громче. Проходя одну лестничную площадку за другой, переглядывались друг с другом, не зная, какими словами описать то, что чувствовали. На лицах застыла тревога и напряжение.
Vrei să pleci dar nu mă, nu mă iei…
Мрамор и плитка на площадке четвертого этажа были сильно потрепаны временем и, когда карабинеры, вспотевшие, запыхавшиеся, остановились перед дверью в квартиру Арраса, им показалось, что поднимались они целую вечность, преодолев тысячи и тысячи ступенек.
Старший по званию Лойаконо постучал и позвонил в дверь. Но в ответ лишь донеслась песня «Dragostea Din Tei», включенная на полную громкость, а вместе с ней стоны, хрипы и хрюканье.
Он кивнул, мол, все понятно, и попросил слесаря начинать. У того тряслись руки, но замок не доставил особых хлопот. Слесарь сделал свое дело и остался стоять на лестничной площадке, теребя пальцы, тогда как два карабинера зашли в темную квартиру.
Их встретил запах подгоревшего кофе и грибов, который словно намекал, что здесь произошло нечто ужасное, непоправимое.
Музыка, запертая в стенах, звучала так громко, что дрожали даже стоявшие на шкафу безделушки; откуда-то из комнат доносились звуки, похожие на бульканье, хлюпанье и предсмертные хрипы, которые заставили карабинеров вытащить пистолеты из кобуры. Позже, заикаясь и пребывая в полнейшем шоке, они так и не смогли внятно объяснить, что увидели и услышали, зайдя в квартиру Арраса.
Потому что их ждало немыслимое.
Огромный пульсирующий организм, в котором сплелись в горячем объятии две фигуры – мужская и женская, слились в единое целое кусочки миров – растений, животных и камней. Ствол из плоти и коры, увенчанный двумя кричащими лицами, превратившимися в ужасное подобие двуликого Януса, был усеян листьями, усиками, кистами, хвостами и волосами, грибами, наростами и кудрями, камнями, деснами, мхами и рогами. Непристойная мешанина держалась на восьми ногах из узловатых корней, оканчивающихся оленьими копытами, а под этим рудиментарным аппаратом передвижения дрожали дряблые розовые мешочки, пухлые половые органы, щупальца, внутренности.
Тварь, вздрагивая всем телом, сделала несколько шагов в гостиную, как гигантский паук. Из бесчисленных отверстий в ее теле – чудовищных органических сабвуферов, – продолжала оглушительно грохотать песня «Dragostea Din Tei».
«Chipul tau si dragostea din tei… Mi-amintesc de ochii tai…»[26]
* * *Старший по званию, вне себя от ужаса, лишился дара речи, намочил штаны, бросил оружие и побежал прочь, на улицу, увлекая за собой слесаря; через два месяца он покончил жизнь самоубийством в подвале собственного дома – накинул на шею веревку и перерезал горло бритвой.
Его напарника вывернуло наизнанку, но, выблевав весь свой завтрак и почти ничего не видя сквозь пелену слез, он инстинктивно нажал на курок, раз, два, три, и стрелял как одержимый, пока не закончились патроны. Нелепая музыка смолкла, однако картина не стала менее ужасной, и он начал было шептать слова молитвы, но, увидев, что произошло дальше, перестал верить в Бога. Жуткое существо из немыслимых ответвлений рухнуло на пол и растаяло,
