Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни - Эмиль Золя

— Видишь, — сказала она, смеясь, — у меня, как у светской дамы, есть приемный день — суббота. Мне делают визиты… Ну-ка, Гонен, перестань щипать этого дылду Утлара! Я рассержусь, если вы не будете слушаться… Каждый получит в свою очередь.

И вот началось распределение. Она выстроила их в ряд, по-матерински давая им шлепки. Первым она вызвала Утлара, мальчика лет десяти, с хмурым землисто-желтым лицом. Он показал ей свою ногу: на колене у него была широкая ссадина, и отец послал его к барышне, чтобы она смазала ее чем-нибудь. Полина снабжала всю местность арникой и болеутоляющими лекарствами. Одержимая страстью лечить, она мало-помалу завела у себя целую аптечку, которой очень гордилась. Перевязав мальчика, Полина стала вполголоса рассказывать Луизе о детях:

— Да, дорогая, эти Утлары богатые люди, единственные богатые рыбаки во всем Бонвиле. Ведь ты знаешь, большая лодка принадлежит им… Но скупость ужасающая, живут, как скоты, в невообразимой грязи. А хуже всего, что отец, после того как побоями свел в могилу жену, женился на своей работнице, очень дурной женщине, еще более жестокой, чем он сам. Теперь они вдвоем избивают этого несчастного.

И, не замечая нетерпения и отвращения своей приятельницы, она, повысив голос, сказала:

— Твоя очередь, малышка… Ты приняла всю хинную настойку?

Это была дочь Пруана, церковного сторожа. Она походила на святую Терезу в детстве, худенькая, истеричная, вся в золотушных пятнах, с большими горящими глазами на выкате. Ей было одиннадцать лет, а с виду не больше семи.

— Да, барышня, — запинаясь, ответила она.

— Вот лгунья! — крикнул священник, продолжая смотреть на шахматную доску. — Еще вчера вечером от твоего отца разило вином.

Тут Полина рассердилась. У Пруанов не было лодки, они собирали крабов и съедобные ракушки, ловили креветок. Но благодаря доходам церковного сторожа им могло бы хватить на жизнь, не будь они пьяницами. Отец и мать зачастую валялись на пороге дома мертвецки пьяные от крепчайшей нормандской водки кальвадоса, а девчонка, перепрыгнув через них, вылизывала стаканы. Когда не было кальвадоса, Пруан пил хинную настойку дочери.

— А я еще тружусь, приготовляю ее! — сказала Полина. — Теперь бутылка останется у меня, ты будешь сама приходить сюда каждый день к пяти часам… Будешь получать также немного сырого рубленого мяса, так велел доктор.

Затем пришла очередь долговязого двенадцатилетнего парня, сына Кюша, худющего мальчугана, истощенного ранними пороками. Ему Полина дала хлеб, горшок с бульоном и пятифранковую монету. Это была тоже мерзкая история. После того как дом Кюшей снесло приливом, отец бросил жену и поселился у кузины, а мать нашла приют в полуразрушенном посту таможенников. Она жила теперь с кем попало, хотя была уродлива до отвращения. С ней расплачивались натурой, иной раз давали по три су. Мальчик, в присутствии которого все это происходило, умирал от голода. Но как только предлагали вызволить его из этой клоаки, он мигом вскакивал и обращался в бегство.

Луиза в смущении отвернулась, когда подруга совершенно непринужденно рассказывала ей эту историю. Полина, выросшая на воле, проявляла спокойное мужество и милосердно относилась к человеческим порокам, все знала и обо всем говорила с откровенной прямотой. Тогда как Луиза, посвященная во все тайны во время десятилетнего пребывания в пансионе, смущалась и краснела; в ее развращенном дортуарными мечтами воображении возникали грязные картины. О таких вещах можно думать, но не следует говорить.

— Смотри, а вон та девчушка, что осталась, — продолжала Полина, указывая на хорошенькую розовощекую блондиночку лет девяти, — это и есть дочь Гоненов, где поселился негодяй Кюш… Гонены люди зажиточные, у них была своя лодка; но у отца начались боли в ногах, потом его разбил паралич, в нашей деревушке это часто случается. Вскоре Кюш, служивший простым матросом, стал хозяином и его лодки, и его жены. Теперь дом принадлежит ему, он избивает калеку, несчастного старика, который дни и ночи лежит в старом ящике из-под угля, а матрос с кузиной захватили кровать, стоящую в той же комнате… Вот я и забочусь о ребенке. К несчастью, и ей перепадает немало подзатыльников, уже не говоря о том, что она не по годам смышленая и видит слишком многое…

Спохватившись, она спросила девочку:

— Ну, как там у вас?

Пока Полина говорила вполголоса, девчонка следила за ней глазами. На ее смазливой порочной мордочке появлялась затаенная усмешка, когда она угадывала некоторые подробности.

— Они снова избили его, — ответила она, не переставая улыбаться. — Сегодня ночью мама встала, схватила полено… Ах! вы были бы очень добры, если бы дали ему немного вина, они поставили ему возле ящика кружку воды и крикнули, чтобы он скорее подыхал.

Луиза возмущенно взмахнула рукой. Что за ужасный народ! Как только Полина может интересоваться этими гадостями? Неужели почти рядом с таким большим городом, как Кан, существуют берлоги, где люди живут как настоящие дикари? Ведь только дикари могут так надругаться над законами божескими и человеческими.

— Нет, дорогая, — шепнула она, садясь подле Шанто. — Я сыта по горло твоими маленьким друзьями… Пусть море их затопит, уж я-то нисколько не пожалею об этом!

Аббат только что прошел в дамки. Он воскликнул:

— Содом и Гоморра!.. Я твержу им об этом целых двадцать лет. Тем хуже для них!

— Я просил открыть школу, — сказал Шанто с огорчением, видя, что проигрывает. — Но их здесь слишком мало, и детям приходится ходить в Вершмон. Они либо вовсе не ходят туда, либо шалят всю дорогу и опаздывают на занятия.

Полина изумленно смотрела на них. Будь эти несчастные чистыми, их незачем было бы очищать. Зло всегда сопутствует нищете; страдание не вызывало в ней отвращения, даже если оно было следствием порочной жизни. Полина сказала, что надо проявлять терпимость и милосердие и пообещала маленькой Гонен навестить ее отца, но в эту минуту появилась Вероника, подталкивая какую-то малютку.

— Вот, барышня, еще одна!

Это была совсем крошка, от силы лет пяти, вся в лохмотьях, с грязной мордочкой и спутанными волосами. Она сразу начала скулить с развязностью опытной попрошайки с больших дорог:

— Сжальтесь… Мой бедный отец сломал ногу…

— Это дочь Турмаля, не правда ли? — обратилась Полина к служанке.

Тут священник вышел из себя:

— Ах, негодяйка! Не слушайте ее. Отец сломал ногу двадцать пять лет назад… Воровская семейка, которая только и живет грабежами! Отец помогает контрабандистам, мать ворует овощи на огородах Вершмона, дед по ночам вылавливает устриц в садке Рокбуаза… И видите, что они сделали из девчонки: попрошайку, воровку, — посылают ее по домам, чтобы она тащила все, что плохо лежит… Смотрите, она уже нацелилась на мою табакерку.

И правда, девочка сразу окинула быстрым взглядом все уголки террасы, и в глазах ее вспыхнул огонек при виде старинной табакерки священника. Ничуть не смутившись, словно кюре ничего не рассказал о ней, она продолжала клянчить:

— Сломал ногу… Подайте что-нибудь, добрая барышня…

На сей раз Луиза расхохоталась, ее забавлял этот пятилетний выродок, такая же продувная бестия, как отец и мать. Полина, сохраняя полную невозмутимость, вынула портмоне и достала новую пятифранковую монету.

— Послушай, — сказала она, — ты будешь получать столько же каждую субботу, если я узнаю, что в течение всей недели ты не попрошайничала на дорогах.

— Уберите серебро, — снова закричал аббат Ортер. — Не то она обворует вас.

Полина, не ответив ни слова, проводила детей, которые уходили, волоча свои опорки и говоря: «Спасибо!», «Господь вам воздаст за это!» В это время г-жа Шанто, вернувшись после осмотра комнаты Луизы, тихо выговаривала Веронике. Это невыносимо, теперь еще служанка стала приводить нищих! Словно мало ей тех, кого тащит в дом барышня! Мерзкие паразиты, они сожрут ее, да еще будут смеяться над ней! Конечно, деньги принадлежат Полине, и она может швырять их, как ей угодно, но, право, это просто безнравственно так потворствовать пороку. Г-жа Шанто слышала, что Полина обещала каждую субботу давать по сто су маленькой Турмаль. Вот вам и двадцать франков в месяц. Тут никаких сокровищ не хватит.

— Я не желаю здесь больше видеть эту воровку, — сказала она Полине, — хотя теперь ты хозяйка своих денег, все-таки я не могу позволить тебе так глупо разоряться. Я несу моральную ответственность… Да, да, дорогая, ты разоришься, и скорее, чем думаешь!

Вероника, которая ушла на кухню разозленная выговором хозяйки, снова появилась на пороге, крича во все горло:

— Пришел мясник… он требует, чтобы ему уплатили сорок шесть франков десять сантимов.

Госпожа Шанто, осекшись на полуслове, пришла в большое смущение. Она обшарила карманы и, сделав изумленное лицо, шепотом спросила: