Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни - Эмиль Золя

— Я не желаю здесь больше видеть эту воровку, — сказала она Полине, — хотя теперь ты хозяйка своих денег, все-таки я не могу позволить тебе так глупо разоряться. Я несу моральную ответственность… Да, да, дорогая, ты разоришься, и скорее, чем думаешь!

Вероника, которая ушла на кухню разозленная выговором хозяйки, снова появилась на пороге, крича во все горло:

— Пришел мясник… он требует, чтобы ему уплатили сорок шесть франков десять сантимов.

Госпожа Шанто, осекшись на полуслове, пришла в большое смущение. Она обшарила карманы и, сделав изумленное лицо, шепотом спросила:

— Полина, у тебя есть при себе деньги?.. У меня нет мелочи, придется подниматься наверх. Потом сочтемся.

Полина последовала за служанкой, чтобы расплатиться с мясником. С той поры как деньги лежали в ее комоде, всякий раз повторялась одна и та же комедия. То было систематическое вымогательство, у нее занимали небольшие суммы, и это казалось всем совершенно естественным. Тетке даже не приходилось самой брать: она просто требовала денег, предоставляя девушке грабить себя собственными руками. Вначале еще ей возвращали то десять, то пятнадцать франков, но потом счета окончательно запутались, и Шанто стали говорить, что рассчитаются с ней после свадьбы. Это отнюдь не избавляло Полину от необходимости аккуратно, каждое первое число выплачивать причитающуюся за ее содержание сумму, которую повысили теперь до девяноста франков.

— Опять плакали ваши денежки! — ворчала Вероника в коридоре. — Пусть бы сама сбегала!.. Господи, да они с вас последнюю рубашку сдерут!

Когда Полина вернулась с оплаченным счетом и передала его тетке, кюре громко торжествовал победу. Шанто потерпел полное поражение, он не выиграл ни одной партии. Заходящее солнце бросало кровавые отсветы на лениво перекатывающиеся волны. И Луиза с улыбкой глядела вдаль, наслаждаясь необъятным горизонтом.

— Наша Луизетта унеслась в облака, — сказала г-жа Шанто. — Послушай-ка, Луизетта, я приказала снести наверх твой чемодан… Мы снова с тобой соседи!

Лазар вернулся только на другой день. После визита к супрефекту, он решил отправиться в Кан, чтобы повидать самого префекта. И хотя Лазар еще не привез денег в кармане, он был уверен, что генеральный совет утвердит субсидию по меньшей мере в двенадцать тысяч франков. Префект проводил его до самой двери, дал ему твердые обещания: нельзя бросить Бонвиль на произвол судьбы, власти поддержат начинание жителей общины. Тем не менее Лазар впал в отчаяние, ибо он предвидел всевозможные проволочки, а когда он хотел осуществить какое-нибудь желание, малейшая задержка превращалась для него в истинную пытку.

— Честное слово, — воскликнул он, — будь у меня двенадцать тысяч франков, я предпочел бы дать их сразу… Для первого опыта даже нет необходимости в такой сумме… Вы увидите, какая начнется канитель, когда они поставят на голосование свою субсидию! К нам нагрянут инженеры со всего департамента. А если мы начнем без них, то они вынуждены будут посчитаться с тем, что сделано. Я уверен в своем проекте. Префект, которому я вкратце все разъяснил, был восхищен его дешевизной и простотой.

Надежда, что ему удастся покорить стихию, воодушевила Лазара. Он затаил злобу против моря, втайне он винил его за катастрофу с водорослями. Проклиная море в душе, Лазар лелеял надежду, что когда-нибудь отомстит. А можно ли представить себе лучшую месть, чем побороть слепую стихию, остановить нелепое разрушение, приказать морю: «Стоп! Ни шагу дальше!» Помимо того что он мечтал о победе в великом сражении, сюда примешивалось отчасти и человеколюбие. Это еще больше воодушевляло Лазара. Мать, видя, как он тратит целые дни на остругивание деревянных брусков или сидит, углубившись в пособия по механике, с трепетом вспоминала деда, предприимчивого и бестолкового плотника, ненужный шедевр которого до сих пор покоился под стеклянным колпаком. Неужто в Лазаре возродится этот старик, чтобы окончательно разорить семью? Но любимый сын сумел убедить ее. Если этот план ему удастся, а он, разумеется, удастся, — будет наконец сделан первый шаг; бескорыстный поступок, доброе дело обратит на него внимание. Перед Лазаром откроются все пути, и он пойдет далеко, добьется всего, чего захочет. С той поры весь дом только и мечтал о том, чтобы усмирить море, посадить его на цепь под террасой, сделать его покорным, как побитого пса.

Впрочем, проект Лазара, по его словам, был чрезвычайно прост. Дело заключалось в том, чтобы забить в песок толстые сваи и обшить их досками. Позади них галька, нанесенная приливом, образует нечто вроде несокрушимой стены, о которую потом будут разбиваться волны. Таким образом, само море должно было соорудить укрепление, которое преградит ему путь. Перед этой каменной стеной должны быть сооружены волнорезы из длинных балок, опирающихся на раскосы. Наконец, если хватит средств, можно будет поставить две или три дамбы, широкие дощатые настилы, укрепленные на столбах, и тогда этот мощный барьер выдержит напор самых сильных приливов. Лазар вычитал эту идею в небольшой книжонке с наивными чертежами: «Как стать искусным плотником», видимо, приобретенной когда-то его дедом. Он усовершенствовал эту идею, проделал серьезные исследования, изучил основы механики, сопротивления материалов, но особенно он гордился новым методом креплений и наклона свай, что, по его мнению, гарантировало успех.

Полина и на этот раз заинтересовалась его занятиями. Она, как и Лазар, была любознательна, ей нравилось производить опыты, узнавать новое. Но у нее был более трезвый ум, она уже не обольщалась, понимая, что возможны неудачи. Когда она видела, как море наступает, как оно захлестывает землю волнами, она с сомнением переводила взгляд на игрушки, сооруженные Лазаром, на ряды свай, на миниатюрную дамбу и волнорезы. Теперь большая комната была вся завалена моделями.

Однажды девушка до ночи засиделась у окна. Вот уже два дня ее кузен твердил, что все сожжет, все разрушит; как-то вечером, за столом, он воскликнул, что сбежит в Австралию, ибо во Франции для него нет места. Она размышляла обо всем этом, когда прилив с силой обрушился на погруженный во мрак Бонвиль. Каждый удар волн заставлял ее вздрагивать, время от времени ей как будто слышались непрерывные, протяжные вопли несчастных, поглощаемых морем. Тогда борьба, в которую вступила ее скупость с добротой, стала нестерпимой. Она закрыла окно, не желая больше слушать, но ощущала отдаленные толчки и вздрагивала в своей постели. Почему не попытаться сделать невозможное? Какое значение имеют эти деньги, стоит ли жалеть их, если есть хоть малейшая надежда спасти деревню? Она уснула только под утро, думая о том, как обрадуется кузен: кончится его черная меланхолия, он найдет, быть может, свое истинное призвание, будет счастлив благодаря ей, будет обязан ей всем…

На другое утро, прежде чем спуститься вниз, она позвала Лазара и, улыбаясь, сказала:

— Знаешь, мне приснилось, что я одолжила тебе двенадцать тысяч франков.

Он рассердился и отказался наотрез.

— Значит, ты хочешь, чтобы я уехал и больше никогда не возвращался! Нет, довольно с меня и завода. Я сгораю от стыда, хотя и не говорю об этом тебе.

Однако через два часа он согласился, горячо и взволнованно пожимал ей руки. Это всего лишь ссуда, и ее деньги не подвергаются никакому риску; ведь департаментский совет будет наверняка голосовать за субсидию, когда им станет известно, что работы уже начаты. Вечером вызвали плотника из Арроманша. Начались обсуждения, прогулки вдоль берега, ожесточенные споры о смете. Все в доме просто ошалели.

Однако г-жа Шанто возмутилась, узнав, что Полина одолжила Лазару двенадцать тысяч франков. Изумленный Лазар ничего не понимал. Мать засыпала его странными доводами: разумеется, Полина время от времени ссужала нм небольшие суммы, но она еще, пожалуй, вообразит, что им без нее не обойтись; лучше было попросить отца Луизы, он открыл бы им кредит. Даже Луиза, за которой дают двести тысяч франков приданого, не так хвастает своим состоянием. Эта сумма, двести тысяч франков, буквально не сходила с уст г-жи Шанто. Казалось, остатки былого богатства Полины, которое растаяло в бюро и продолжает таять в комоде, вызывало в ней раздражение и презрение.

Шанто, подстрекаемый женой, тоже делал вид, что недоволен. Полина была очень огорчена этим; хотя она и давала деньги, но чувствовала, что ее любят меньше, чем прежде, ее окружала какая-то враждебность, растущая с каждым днем, причины которой девушка не могла понять. Доктор Казенов тоже ворчал, когда Полина для виду советовалась с ним, но он вынужден был говорить «да» по поводу всех сумм, одолженных ею, и крупных и мелких. Его роль попечителя оказалась иллюзорной — он чувствовал себя безоружным в этом доме, где его принимали как старого друга. В день, когда он узнал о двенадцати тысячах франков, доктор сложил с себя всякую ответственность.