Орбинавты - Марк Далет

Они замолчали, размышляя. Официант принес бутылку вина и наполнил два бокала.

Пако поднял свой.

— За встречу орбинавтов, — сказал он.

— За выход из одиночества, — откликнулась Бланка, беря бокал.

Ресторанчик постепенно наполнялся людьми. В глубине зала пианист играл на рояле.

— Отец не знал этого слова, «орбинавты», — рассуждала вслух Бланка. — По крайней мере, до возвращения в Европу. Ведь в свое время Алонсо ничего ему не рассказывал о рукописи «Свет в оазисе». Не знал он и других выражений, которыми пользовались Алонсо и бабушка и которыми пользуемся мы, потому что все они взяты из рукописи. «Глубина ствола», «древо исходов», «точка ветвления». Ему пришлось придумывать собственные. Не помнишь, как он называл глубину ствола?

— Кажется, «давность». Но вот что интересно! — воскликнул вдруг Пако. — И он, и Росарио независимо друг от друга пришли к сочетанию «ткань бытия», которого в рукописи не было!

— Росарио и Алонсо, — задумчиво проговорила Бланка. — Добрался ли он до Генуи? Нашли ли они друг друга?

— Мне кажется, путешествие через Францию было не таким уж опасным. Войны между Францией и Испанией начались позже, уже при Карле Пятом. Хотя нет, конфликт имел место и в тот период, когда Фердинанд Арагонский был регентом Кастилии. Но это все равно случилось уже после девяносто четвертого года.

— Мне кажется, что для бабушки было бы лучше, если бы с момента бегства из Кастилии она больше не видела Алонсо, — сказала вдруг Бланка с горечью. — Лучше бы ей было не видеть, как он состарится и умрет у нее на руках!

Пако не ответил. Он лишь кивнул и отвел глаза. Каждому из них было что вспомнить.

Бланка де Фуэнтес выходила замуж всего раз. У нее было двое детей. Старший, Пальмиро, умер в раннем возрасте от чахотки. Младшая дожила до преклонных лет. Скромная, застенчивая, музыкально одаренная Раймунда, не наделенная, однако, другим даром, который стал бы для нее источником вечной юности. Когда Раймунде было двадцать, Бланка велела ей перестать называть ее мамой и обращаться к ней по имени, чтобы не привлекать постороннего внимания. Раймунда знала тайну матери. Знала, что Бланка умеет менять реальность, но не умеет стареть.

Долгое время они не виделись: Раймунда с мужем, солдатом из Мурсии, жила в Новом Свете. О том, что у нее в Испании есть мать, ни муж, ни дети не знали. Раймунда не смогла бы объяснить им, почему Бланка не стареет. В те времена тот, кто не доносил на ведьму, сам считался пособником дьявола, и люди в это верили.

Когда мужа уже не было в живых, а дети стали взрослыми, состарившаяся Раймунда сказала им, что решила отправиться на родину и принять постриг. В действительности она вернулась к Бланке, чтобы провести с ней остаток своих дней.

В последние годы дряхлая, почти слепая старушка опять стала называть цветущую молодую женщину мамой, как в детстве. Но она уже не могла ходить, с людьми больше не встречалась, поэтому никто услышать этого не мог. Раймунда почти все время лежала, а Бланка ухаживала за ней, как за ребенком. Так же, как она делала это много десятилетий назад, когда Раймунда действительно была младенцем. Один раз к ним неожиданно нагрянул Пако, живший тогда в Португалии. По просьбе Бланки он целый вечер играл на гитаре, чтобы доставить удовольствие Раймунде.

Потом старушка, с трудом шевеля губами, надтреснутым голосом поделилась с Бланкой своим наблюдением:

— Знаешь, чем отличается переживание музыки в юности и в старости? Нет, мама, ты не можешь этого знать, потому что ты будешь юной, даже когда тебе будет тысяча лет!

— Не надо так волноваться, — испугалась Бланка.

Но Раймунда продолжала говорить:

— Важно не то, сколько лет человек уже прожил на земле. Важно его собственное ощущение отдаленности или близости последнего мига. Когда впереди простирается длинная жизнь, как это представляется молодым людям, в музыке всегда звучит какое-то обещание. Она всегда что-то сулит. И мы с трепетом и восторгом смотрим вперед, ожидая выполнения этих посулов.

Она немного помолчала, словно набираясь сил для продолжения.

— Наслаждение музыкой в старости — более чистое, потому что мы наслаждаемся только лишь гармонией и мелодией. Мы больше не слышим в ней ложных обещаний, которых, впрочем, в ней никогда и не было.

В день смерти сознание ненадолго вернулось к Раймунде, и она, задыхаясь, с трудом шевеля морщинистым ртом, произнесла свои последние слова:

— Не печалься, мама! Любой ребенок хочет, чтобы его мать жила вечно и всегда была молодой. Мне повезло родиться именно у тебя. Я очень счастливый ребенок…

Бланка больше не выходила замуж и не рожала детей. Время от времени у нее бывали романы с мужчинами, и всякий раз на самом пике событий она внезапно исчезала из жизни возлюбленного. Такой же образ жизни вел и Пако. Дружеских уз они тоже избегали. Терять поколение за поколением стареющих и умирающих друзей — это было бы чересчур.

Дед и внучка были одиноки уже несколько веков, и конец этому одиночеству замерцал на горизонте лишь сейчас, когда появилась надежда найти других орбинавтов…

— Как тебе ресторанчик? — спросила Бланка, когда они прогуливались по улицам. Погода была безветренная, снег весь растаял. Его время еще не пришло.

— Мило, очень мило. Только антрекоты можно было подержать на решетке немного подольше.

— Интересно, удалось ли отцу спасти своих таино. Панчито, что стало с этим народом? Ты что-нибудь знаешь?

— Нет, конкретно про таино не знаю. Но, скорее всего, они разделили судьбу многих других индейских племен во времена колонизации. Поэтому, полагаю, у Мануэля было весьма мало шансов спасти целый народ. В лучшем случае он мог как-то обезопасить свою семью или только жителей своей деревни, но даже это представляется мне сомнительным.

— Он хотел посоветоваться на эту тему с Росарио и Алонсо, — сказала Бланка. — Какой они могли дать ему совет? Что бы посоветовал ему ты?

— Забрать семью и ближайших друзей, может быть, даже все население деревни Коки — их было не так уж много — и бежать с острова, пока не поздно. Мануэль и сам понимал, как непрочен мир между испанцами и касиками острова.

— И куда бы ты посоветовал им бежать? — спросила Бланка.

— Куда угодно, но на континент, а не на другие острова. Хоть в Южную Америку, хоть в Северную. Главное — поскорей убраться с острова, где спрятаться было негде. На материке они могли кочевать в глубь территории, подальше от границы колонизации, еще две-три сотни лет. Стали бы индейцами-цыганами.

— Им пришлось бы добираться до материка на каноэ? Это не слишком далеко?

Пако подумал.

— Мануэль мог специально для этой цели зафрахтовать каравеллу или карраку, — сказал он. — Это, впрочем, тоже не идеальное решение. Беглецы могли попасть в зону влияния майя или ацтеков, а тем как раз очень нужны были пленники для массовых человеческих жертвоприношений. Безответные, лишенные воинственности таино были бы настоящим подарком для последователей кровавых богов Шибальбы.

— Была и другая проблема, — рассуждала Бланка. — Как я поняла из повести, в обществе таино в тот период еще продолжали действовать тотемные запреты. У них было табу на вступление в брак в рамках одного тотемного сообщества. Это означало, что дети Коки не стали бы вступать друг с другом в браки. Уйдя с родного острова, оказавшись среди незнакомых народов, говорящих на других языках, они могли вообще оказаться в полной изоляции.

— Если бы им повезло, они попали бы к аравакам на территории нынешней Венесуэлы. В повести говорится, что таино — это островная ветвь народа араваков. У них были очень похожие языки и сходные культуры. Вообще, они могли вступать в браки с другими индейцами, а также с испанскими колонистами в тех местах, где не шли военные действия. Они же не всегда и не везде воевали.

Пако пришла в голову хорошая мысль.

— Я посижу в библиотеках Монреаля, — решил он. — Поищу более конкретные сведения на эту тему.

— Да, было бы интереснее узнать подробнее, что произошло именно на Пуэрто-Рико, — согласилась Бланка.

Возле станции метро «Площадь искусств» дед и внучка нырнули в так называемый «подземный город» — комплекс длинных пешеходных переходов, соединяющих многие станции подземки. Здесь было ярко и празднично — магазины, кафе, концертные залы, театры.

— Я думал, что буду чаще слышать в Монреале английскую речь, — заметил Пако. — Все-таки это не Франция, а Канада.

— Результат «тихой революции» шестидесятых, — сказала Бланка. — Франко-канадцы многого добились тогда.

— Плоды патриотизма… — многозначительно произнес Пако.

Он всегда любил повторять, что не испытывает патриотических чувств ни к одной стране и какой-либо особой привязанности ни к одному народу. Однако в 1944 году, когда в Европе был открыт второй фронт, Пако добровольцем вступил в американскую армию и отправился воевать. Бланка со всей присущей ей страстностью и силой убеждения пыталась отговорить его от этого шага, но дед заявил: