Избранное - Вильям Хайнесен

И Мориц не дает о себе знать, наверно, он все-таки погиб. Но Оле по-прежнему старается поддерживать надежду в душе Элианы, потому что она из тех людей, которые надеются, а в них никогда нельзя убивать надежду, иначе они завянут. «Удивительная это штука — надежда», — думал Оле, качая головой в своем ночном одиночестве.

И теперь, с тех пор как ввели сухой закон, кружки пива в «Дельфине» не купишь. Эстрем грозится, что все продаст и уедет в Швецию.

И старость подступает, силы совсем уж не те, что прежде, а от этого пресного безалкогольного пива не больно-то взбодришься.

Но есть еще, слава богу, море и корабли, их мир не меняется. Он не изменится никогда. Моряков никто не собьет с пути. Они остаются верны себе из поколения в поколение. Они — как твердый пол под ногами, как прочный, надежный палубный настил. Это основа основ.

И на следующий день море посылает Оле Брэнди подарок, возвращает ему радость и мужество и заставляет вновь воспрянуть духом. Еще бы, ведь гордое судно, которое подходит к рейду, это же, ей-богу, «Альбатрос»! Славный старый барк «Альбатрос», на котором он плавал целых девять лет своей жизни. «Альбатрос», добрый, веселый корабль его молодости! «Альбатрос» с белой позолоченной фигурой под бушпритом. Правда, рей уже нет, появился двигатель и много других переделок. Но черт с ними.

«Альбатрос» отсутствовал долго, очень долго, лет шесть-семь, не меньше. И вот он вернулся.

Но самое замечательное и самое поразительное, пожалуй, то, что матрос Тетка все еще плавает на «Альбатросе». Это кажется невероятным, но Тетка, семидесяти четырех лет от роду, все еще плавает на том же судне, и, мало того, он почти не изменился: сухой и поджарый, как индеец, и в фуражке набекрень. Его действительно ничто на свете не берет!

Тетка до сих пор всего лишь рядовой матрос, но пользуется на борту всеобщим уважением и имеет полную свободу действий. Если он угощает ромом, значит, ром пьют все без изъятия, значит, приходят и штурман, и шкипер и поднимают свои бокалы за радостную встречу старых друзей.

«Альбатрос» вообще чудесное судно, он весь так и искрится солнечным дружелюбием и сердечностью.

— Он больше ничего не возит, — объясняет Тетка, — просто плавает, и все. Как судно для исследования моря. Но теперь и это скоро кончится, и тогда он, наверно, пойдет на слом, вот ведь жалость.

Оле Брэнди охвачен печальной радостью, какой он, кажется, никогда еще не испытывал. У матроса Тетки на одном ухе видны белые метины от зубов девушки-метиски Убокосиары, укусившей его когда-то, теперь уже чуть ли не полвека тому назад.

— Да, да, — оживляется он, качая головой, и обнажает в улыбке одинокий зуб, последний уцелевший и выстоявший.

На борту «Альбатроса» множество удивительных людей. Один из них в очках и все время сидит пишет в своем журнале.

— Этот только и делает, что пишет, — рассказывает Тетка.

Другой лежит, похрапывая, в кресле на палубе; он в куртке и высоких резиновых сапогах, лицо огрубелое, с боцманской бородкой.

— А вот этот, гляди-ка, — говорит Тетка, — это наш концертмейстер.

— У вас и концерты прямо на борту! — восклицает Оле и снова булькает от удовольствия.

— А как же! — с живостью откликается Тетка. — Когда он не пьет или не спит, он беспрерывно играет на скрипке, даже и в шторм. А больше от него никакого проку. Он даже море не исследует. Хотя числится матросом, все равно как и я. Но зато он и денег не получает. Да на черта они ему нужны, у него на берегу фартовая работенка.

Оле Брэнди проводит на борту «Альбатроса» чудесный вечер, один из лучших на его памяти.

Насчет памяти, правда, дело такое… Единственное, что он отчетливо помнит, — так это что он несколько раз по просьбе компании пел «Олисса» и еще что много играли на скрипке.

На скрипке!

Его вдруг молнией пронзает мысль: на скрипке!

Он кивает своему отражению в осколке зеркала, перед которым сидит, пригнувшись, и бреется у себя на низком чердаке. Необыкновенные, захватывающие и гордые мысли проносятся у него в голове. И словно далекое дивное видение, возникают перед ним старик Боман, и Мориц, и Корнелиус, и Мортенсен, и другие славные музыканты добрых времен со своими смычками и скрипками. Теперь все они либо погибли, либо оказались вышвырнуты за борт. Но остался ты, Оле Ольсен по прозвищу Оле Брэнди, ты, потомок Оле Кливера и Оле Силача, ты, бывалый моряк, ты, никогда за свою долгую жизнь ни перед кем не склонивший головы. Богатства и почета ты не достиг, это так, на губной гармонике и то играть не научился, но погоди, но погоди. Если ты сможешь вырвать сына Элианы и Морица из когтей Мак Бетта и отдать его учиться музыке у приличных людей… если ты сделаешь из него нового Уле Булля[54], то ты, разумеется, не будешь золото грести лопатой, это тебе не грозит, но возвышенные души будут с благодарностью повторять твое имя во веки веков, аминь.

Ну, полно, Оле, сидишь тут и мелешь вздор, как какой-нибудь Анкерсен. К тому же ты все еще под градусом. Но это, пожалуй, к лучшему. За дело, бери быка за рога! А, дьявол, и встать-то как следует нельзя на этом поганом чердаке!

Оле с вызовом погрозил кулаком своему свежевыбритому отражению в зеркале.

Среди множества удивительных историй, которыми концертмейстер Андерсен развлекал своих друзей после предпринятого им для поправки здоровья плавания на «Альбатросе» по северным морям летом 1914 года, была и история про старого морского волка Оле Брэнди с золотыми серьгами и его протеже чудо-скрипача Орфея.

Как признавался Андерсен, это был не просто смешной анекдот, это, черт дери, слишком уж хватало за душу.

— Сперва старикан препожаловал к нам на судно и пел невообразимо заунывные и душещипательные песни про Олисса и Пимпилейю, и надо было видеть это великолепное зрелище: нечто среднее между китайским пиратом и покойным капельмейстером Юханом Свенсеном[55]!

А на следующий день он вдруг снова появляется на борту и рассказывает с такой миной, будто речь идет об ужасном преступлении, что здесь, на берегу, живет величайший гений скрипки, которого держит у себя взаперти опасный злодей по имени Мак Бетт и которого необходимо всеми силами вызволять.

— Да, конечно, — соглашаюсь я, — если это правда, что ты говоришь, то нельзя терять ни минуты.

И вот мы высаживаемся на берег в этом весьма примечательном городишке, где живет Оле Брэнди, и прилагаем все усилия, чтобы форсировать узкие скалистые улочки, раздавив при этом не слишком много гаг и уток. Угро чудесное, воскресный день, куры, овцы и козы пасутся на всех крышах. Наконец Оле Брэнди останавливается возле самого крохотного в мире домика и спрашивает Орфея. Орфея нету, он в кладовой, слышим мы в ответ. Снова в путь, карабкаемся по пригоркам, через миниатюрные цветущие садики, пока не добираемся до дома, которого вообще совершенно не видно за листвой, травой и свисающими по стенам зелеными ветками, поднимаемся наверх, в кладовую, и там мы застаем в полном одиночестве зареванного мальчишку-подростка, под глазами фиолетовые и зеленые круги, а поперек лба — темная черта, как от удара хлыстом. Он лежит на животе прямо на полу и играет на цитре.

— А ну, сыграй на скрипке вот этому человеку самое лучшее, что только можешь! — командует Оле Брэнди.

И парень поднимается, ничуть не удивленный и не оробевший, просто какой-то донельзя замученный, настраивает свою скрипку и играет Романс из Четвертой симфонии Шумана.

Не скажу, чтобы я ожидал услышать эту вещь, для меня это был в некотором роде музыкальный шок, мальчишка играл с глубоким, наивным чувством… конечно, это звучало по-детски, и Романс вообще не исполняется на скрипке соло, но меня редко так захватывала музыка, как тогда, в этой кладовой, я был совершенно вне себя, мы с Оле Брэнди с трогательным единодушием тотчас порешили, что этому мальчику нельзя дать зачахнуть и погибнуть здесь, в окаянном логове Мак Бетта.

— Самое лучшее было бы забрать его отсюда немедля, — сказал Оле Брэнди. — Мак Бетт сейчас в церкви.

Что ж, мы переговорили с матерью мальчишки и со шкипером «Альбатроса», а затем и с самим Мак Беттом, который оказался симпатичным почтенным стариком в вышитом жилете и с белыми бачками à la Гладстон. Ну и увезли мальчика с собой, и жалеть нам об этом, как известно, не пришлось!

Итак, однажды бледным малосолнечным днем Орфей отплывает в далекие края, с поблекшим синяком под глазом и крупным градом слез на щеках, держа под мышкой футляр с отцовской скрипкой.

На пристани собралось много народу, и всем хотелось пожать пареньку руку и пожелать ему счастья и благополучия в пути и в дальнейшей жизни, у него голова пошла кругом от этого мелькания обращенных к нему лиц, хотя почти все собравшиеся были его добрые старые знакомые: Оле Брэнди, Оливариус, Мак Бетт, Линненсков со своими дочерьми, могильщиков Петер с матерью, Смертный Кочет, Понтус Розописец.