Опыт восхождения к цельному знанию. Публикации разных лет - С. Гальперин

Число позволяет уже в эйдосе проявить смысл откровения о нераздельности Троичности. Дело в том, что в эйдосе (явленной сущности) число – множество (подвижной покой единичности) – не нарушает эту единичность, сохраняет её внутреннюю смысловую целостность. Эйдос – мыслимая единичность, одно сущее: «единичность тех оформлений и осмыслений, которые находятся в сфере самогό одного… Это представитель первой и общей единичности в каждом отдельном множестве». 10

Стало быть, сущее составляет и то, что входит в множество. Что же это? Конечно, «точка, содержащая в себе идею направления, или точка, содержащая в себе черты некоего континуума». 11

Она весьма своеобразна: сама точка и, естественно, континуум лишены значимой пространственной (геометрической) мерности, то есть они нульмерны. Что же касается «идеи направления», то она имеет вполне «видимое» проявление: точка в действительности представляет собой центр, куда сходится (и откуда выходит) бесконечное множество направлений. К такому заключению приводит классическое естествознание нового времени, где пространство рассматривается как однородное (все точки равнозначны) и изотропное (все направления равноправны). Таковы идеальные потенциальные возможности нульмерной точки – умопостигаемого дискретного начала. Но это означает, что нульмерная точка изначально обладает динамическими свойствами, можно предположить её способность к саморазвитию, к образованию связей с другими точками. Она воплощает по сути одно во многом и многое в одном, то есть идеальное нераздельное и неслиянное множество. Вместе с тем нульмерная точка тождественна в самόм эйдосе с единицей – и как с единичностью, и как с множеством. Если всё, что говорилось выше о точке, отнести теперь к единице, то мы получим реальную основу задуманной Лосевым науки об идеальном числе – аритмологии, где роль такового придётся сыграть единице – однозначному символу Единого – единственного – единичного. Именно единица становится важнейшим краеугольным камнем в фундаменте новой естественнонаучной парадигмы.

Точка-единица, явленная в эйдосе, будучи единичностью, дискретна, но будучи становящейся единичностью, обладает потенциальной непрерывностью. Обсуждая конструкцию первой диалектической тетрактиды, Лосев показал, что алогическое становление точки (топоса) порождает пространство, а алогическое становление числа (множества) – время. Это не что иное, как реализация их изначальной непрерывности (континуальности). А что же дискретность? Естественно, и она реализуется, но в последовательном, логически осмысливаемом саморазвитии единичности и выражена, соответственно, в волновом движении и в степенном ряду натурального числа. Такой вывод представляет собой прямое развитие лосевского учения об эйдосе.

Именно волновое движение воспроизводит в непрерывном пространстве неуничтожимую дискретность точки. В телесной частице она оказывается её геометрическим центром, постоянным или мгновенным, в зависимости от характера пространственно-временнόго бытия частицы. На макроуровне круги по воде от брошенного в неё камня иллюстрируют происходящее достаточно ясно. Благодаря такому осмыслению явлений тугой клубок, в который сплелись физические и математические закономерности, разматывается достаточно легко. Одновременно получает однозначное объяснение множество закономерностей, а заодно и мифов (к примеру, корпускулярно-волновой дуализм).

Подобно волновому движению в пространстве, сохраняющему дискретность точки, степенной ряд натурального числа воспроизводит в числовом скалярном поле изначальную нераздельность и неслиянность множества как единичности. И здесь выявляется не только эзотерическое начало определённого математического действия (возведения в степень) или выражения (напр., геометрическая прогрессия), но и смысл реально протекающих в пространстве и времени процессов, их динамика, кинетика. В каждом последовательно осуществляемом акте (итерации) воспроизводится единичность первоначального множества (основы степени).

В таком подходе вновь осмысливается античная изваянность числа, его σώϻα, истинная натуральность числового ряда как нарастание единиц, где сама единица – αρχή, начало всякой величины, вещественности. Конечно, у Платона числовой ряд не мог выйти за пределы прямой видимости («плоскостное число» соответствует второй степени, «телесное число» – третьей). Не могло быть у греков и нулевой мерности, ведь это было бы равнозначно отрицанию самогό бытия (у пифагорейцев пространство представлялось суммой точек – «единиц положения»). И всё же именно возврат к античному представлению о числе как о величине и сопоставление его мистической основы у греков с христианским откровением позволяют прийти к замечательным результатам.

Впрочем, это далеко не всё. Привычное арифметическое действие – умножение, которое продолжают считать всего лишь сокращённым сложением, выявляет совершенно иной смысл, поскольку каждый из сомножителей может оказаться единством, состоящим из нераздельных и неслиянных точек. И тогда произведение оказывается равным числу взаимосвязей, которое образовали между собой единицы-точки сомножителей. Конечно, неоднократное повторение одного и того же множества действительно есть сокращённое сложение, и древние египтяне, как свидетельствуют математические папирусы, шли именно таким путём.12 Греки с их чувством целостности не могли сводить операции с числами лишь к констатации аддитивности: Евклид называет сомножители произведения «сторонами» (πλευραί).13

Но какими бы ни были выводы историков, перед нынешним обществом появляется настоятельная необходимость существенного переосмысления привычных вещей (буквально: смысла 2 х 2 = 4). Конечно, сами числа находятся вне пространственно-временных отношений. Однако в подавляющем большинстве случаев мы имеем дело с именованными числами. К тому же имеются реальные объекты, служащие единицей измерения и обладающие центральной пространственной симметрией, геометрическим центром. И тогда произведение таких величин означает всего лишь интенсивность образованного ими единства. Именно в этом и кроется «тайна» выражений закона всемирного тяготения Ньютона (произведение масс), кулоновского закона электростатики (произведение зарядов).14 Но тогда «фундаментальные постоянные» – элементарный электрический заряд, гравитационная постоянная (как, впрочем, и остальные того же ранга) – перестают быть «феноменологическими»: они выявляют свою внутреннюю структуру. И вообще сам принцип «близкодействия», безраздельно господствующий в современной физике, с его виртуальными и прочими переносчиками «фундаментальных» взаимодействий, оказывается полностью несостоятельным: лосевский вывод о тождестве покоя и движения с бесконечной скоростью, возвращающий в мироздание истинность всюдности и вечности, неопровержим. Не следует сохранять сущности без надобности – «бритва Оккама» отнюдь не затупилась, её воздействие на нынешнее «фасеточное» восприятие мироздания, несомненно, будет благотворным.

Глубокая драма видится в том, что в период кипения научных страстей, почивания «победителей» на лаврах, упоения достигнутыми успехами, которые оказались чреваты последующим глубоким кризисом, скромно ждал своего часа готовый фундамент новой естественнонаучной парадигмы, ясно вырисовывавшийся из лосевского восьмикнижия, а сам его создатель был обречён на многолетнее молчание и забвение.

Со всей решительностью Лосев высказался о существующем философском взгляде на основы естествознания как о вырожденном догмате тринитарности. Конечно, конкретно речь шла лишь о положениях диалектического материализма. Однако нынешние естественнонаучные концепции рационального либо позитивистского толка – плоды протестантского духа – проявляют по существу те же признаки. Если само природное явление подразумевается лишённым собственного личностного начала, оно неизбежно станет атрибутом «вселенского мёртвого чудища». Понимание того, что результаты опыта неразрывно связаны с самим естествоиспытателем, и даже «антропный принцип», провозглашающий неразрывную связь человека и вселенной, не выходят за пределы своеобразного научного язычества.

Согласно православному энергетизму, которому верен Лосев и который он развивает в своих трудах, каждая вещь обладает энергией смысла, личностным началом, восходящим к Богу. Идея вещи (её смысловая модель, её инобытие) таит физическую энергоёмкую – чистое «вне себя», непроявленную смысловую связь со всем миром. Называя вещь, именуя её, мы проявляем эту невидимую связь, одновременно мифологизируя вещь, выявляя её собственную энергийную разрисовку.