Найденные во времени - Александр Козин

– Мой господин передал, чтобы ты, славянский князь, готовил своих воинов к отъезду в его замок. Вы должны следовать в тылу и с флангов, а ты с переводчиком – в свите королевы.

Этот старый воин говорил глухо и однообразно, глядя вроде бы на меня, но мимо. Все лицо его было в глубоких шрамах. Похоже, что он еще помнил войну славян с готфами… Наконец, Черный Брод остался позади. Все участники необычной охоты, за исключением королевы, королевны и королевы-вдовы, ехали, весело переговариваясь. Я поначалу перебирал в памяти вчерашний разговор с Ольгом, не умея свести концы с концами. Но, опомнившись, – мы же все-таки ратники – выбросил, с трудом, правда, его из головы.

Я долго не мог прийти в себя. Пролистал Евангелие – в который раз! И, наконец, вдруг мои глаза впились в слова: Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.

Пальцы как бы сами сложились в щепоть, а мизинец и безымянный прижались к ладони. Рука поднялась ко лбу и… остановилась. «А дальше как? – думал я. – На правое или на левое плечо?..» Может быть, если бы я не задумался, то и сделал бы правильно. А если бы неправильно? Нет, здесь нужна четкость! Я перечитал еще раз в левом столбце, а потом перевод – в правом.

Теплая душистая волна накатилась на меня. Так, помнится, было в детстве. Мать лежала с грудной Алиной в больнице: восьмимесячная сестра заболела крупозным воспалением легких. Было уже поздно, темно, за окном шел дождь. Наплакавшись от одиночества и непонятного страха, я вдруг услышал, как в замке поворачивается ключ.

– Папа! – кинулся я в прихожую и ткнулся лицом в мокрый плащ-накидку отца, вернувшегося со службы. От него пахнуло только ему присущим запахом. Но для меня этот запах был душистее и приятнее всех цветов и духов, и одеколонов. Отец скинул плащ-накидку прямо на пол, подхватил меня на руки, поцеловал, обнял, отнес в комнату, уложил в кровать и долго гладил по голове. А теплая, душистая волна уносила меня в сон. Но она не прошла даже тогда, когда мы с ним вдвоем утром жарили яичницу на сале, а потом запивали ее молоком. Остатки волны я чувствовал даже тогда, когда во дворе мы разошлись: я – в школу, а отец – на службу…

Вот и теперь… Со смыкающимися глазами я все-таки заставил себя встать и выключил свет. Но стоило мне улечься, как началось нечто немыслимое. Откуда-то выползла большая черная волчица, и, извиваясь по-змеиному, стала скулить по-человечески:

– Ну, зачем тебе все это? Ты же – талантливый поэт, может быть, даже гениальный! Дай мне почитать, да-да, только почитать эту книжку… Положи ее под свой топчан… Я потом возьму. А тебя из-за нее могут с работы выгнать. Мало у тебя было неприятностей?!

Тут же из угла появилось серое лицо старика. Оно было похоже на корень, выброшенный на берег из озера или моря после долгой шлифовки о волны, прибрежные камни и песок. Страшное это было лицо! Огромный, свисающий до подбородка, выступающего далеко вперед, крючковатый нос, вставшие дыбом волосы – тонкие корешки, борода – они же. И все это спутано, взъерошено, коряво… Красные глаза высыпали угли. Тела не было видно. И рука-корень, протягивающаяся ко мне, существовала как бы отдельно от головы этого урода. Он хрипел:

– Ну что ты придумал? Тебе надо наладить личную жизнь. Заведи себе женщину. И жениться на ней совсем не обязательно. Ходи к ней раз в неделю с ночевкой. И это будет живая женщина, а не та, которую ты пришпилил на стенку… Я ведь могу помочь тебе…

Старик-корень то резко надвигался на меня, то отстранялся. А за ним уже возникли какие-то фигуры каких-то странных воинов… Они были словно вырублены из целиковых стволов деревьев. Темные, почти безликие – черты лиц только грубо обозначены – надвигались на меня и отстранялись одновременно со стариком… Они уже почти заслонили все звездное небо, пробивающееся через тонкий кружевной тюль. И тут стало действительно жутко! «Если они закроют небо, – неожиданно обожгла меня мысль, – то я его уже никогда не увижу…» Я, как в детстве, когда звал отца, крикнул, только по-другому:

– Отче наш, Иже еси на небесех!..

Сквозь шторы уже пробивалось солнце. Значит, я спал! Ух, приснится же! И тут зазвонил будильник. Обычно я радовался по утрам, особенно, если светило солнце. Но сегодня настроение был соответственно впечатлению от сна. Я помотал головой, стряхивая его остатки, и пошел в душ. Как обычно, пожарил на сале яичницу с колбасой, запил стаканом молока, сунул в спортивную сумку первую попавшуюся книжку и через несколько минут уже ехал в троллейбусе. Книжка оказалась… Евангелием. Обидно: его я, естественно, не стал доставать – что еще люди подумают.

На работе все было как всегда: однотонно-тягуче. Сверка схем энергоснабжения: силовые, высоковольтные, низковольтные, телефонные кабели, электрощиты, трансформаторы… Хотелось плюнуть на все! Я не любил свою работу. Так хотелось творчества, стихов или хотя бы научной работы по инженерной психологии в продолжение диплома… Но последнее для меня было закрыто как для «исключенца» из партии. Ну и наплевать! И я снова взялся за схему. Ближе к вечеру вошел главный инженер и, сделав заговорщицкое лицо, пригласил меня к себе в кабинет. Там он расплылся в кресле, предложив мне присесть напротив.

– Ну, как тебе, Саша, работается? – спросил он.

– Спасибо, я стараюсь.

– Знаю. Вижу. Говорят, ты схему здания вычитываешь за день, в то время как другие – за три?

– Должность обязывает. Я – старший инженер, а другие – просто инженеры.

– Ты сам один выпустил прекрасную стенгазету и на Новый год, и на женский день, и на День строителя…

– Герман Васильевич! Я в военном училище был редактором стенной газеты все пять лет. Так что, кое-какой опыт есть.

– За два дня под твоим руководством демонтировали сгоревший трансформатор и смонтировали новый…

– Это просто хорошие, опытные монтажники попались.

– Ну что ж, не любишь ты, когда тебя хвалят!

– Почему? Кто ж этого не любит? – улыбнулся я.

– Ну, а теперь серьезно. Хочу предупредить тебя. Я дошел до главного инженера от ученика монтажника. И знаю наш рабочий коллектив. К сожалению, есть люди, которые внешне порадуются твоим успехам, а потом… втихаря подставят ножку.

– Что? Я допустил какую-то ошибку? – недоумевал я, всегда считая, что врагов здесь у меня нет.

– Нет. Более того, руководство управления решило изыскать возможность, притом, что все мы из-за смерти Силыча лишены премии, вознаградить тебя некоторой суммой.

– Герман Васильевич! Я не могу взять этих денег, если все лишены. Ну, отдайте их тогда семье Силыча.

– Если ты такой бессребренник, сам и отдай…

Откуда-то в голове появилась мысль: «Ты же хотел купить себе костюм, в отпуск съездить куда-нибудь, отдохнуть…». Другая мысль перебила: «Костюм! Турне! Дадут двадцатку, купишь на нее пять бутылок портвейна и – к Шляховским…».

– Двадцать рублей нести в семью Силыча?! – усмехнулся я.

– А почему ты решаешь за руководство? Вчера на совещании решено наградить тебя двумя окладами, – Герман Васильевич победно покачивался в кресле взад и вперед, – Ну как?

– Я отдам их вдове Силыча.

– Ох, блаженный ты какой-то. Правильно твоя мама говорит.

Кровь ударила мне в голову… Но вдруг за спиной главного инженера возник расплывчатый силуэт Силыча. Отчетливыми были только его глаза. Они, загораживая собой портрет Брежнева, светились живым небом и улыбались…

– Иди в кассу, получай! – услышал я голос вставшего рывком с кресла Германа Васильевича, почему-то повернулся по-военному на каблуках и вышел из кабинета.

В кассе действительно мне выдали триста шестьдесят(!) рублей… «Да здесь не только на хороший импортный костюм…», – откуда-то в голове возникла мысль. «А Силыч?» – перебила ее другая…

– С тебя причитается! – крикнул пробегавший мимо Борис.

«Неужели только мне дали премию?! – подумал я, а Борису ответил. – Лады, пивняк работает до девяти.

– Я шучу, – улыбнулся он. – Вся бригада премирована.

– Слушай, – схватил я его за рукав, – а давай отдадим эти деньги жене Силыча…, то есть вдове!

– Старичок, – опустил глаза Борис, – у меня жена на сносях… Пойми!

– Да-да, конечно… – теперь глаза опустил я.

Борис нырнул в кабинет начальника соседнего участка, а я пошел в отдел кадров узнать адрес Силыча.

…На мой звонок дверь быстро открылась, и я… остолбенел. Передо мной стояла недавняя добрая женщина-контролер. Только теперь она была в черном платье и таком же платке. Лишь глаза, правда, теперь окаймленные краснотой по краям век, оставались прежними, как тогда, когда впервые поразили меня. А ведь у Силыча тоже были такие глаза.