Найденные во времени - Александр Козин

– О, великий король! – возвысил свой голос Гердерих. – Благоволи разрубить яства, дарованные нам богами нашими на охоте.

Унгерих встал, принял из рук оруженосца большой боевой топор, и, ухая каждый раз, с первого же удара поочередно отрубал головы запеченных зверей. Зала разразилась воплями славословия. А Гердерих, поднося королю золотую чашу с вином, снова громко заговорил:

– Глядя на это великолепное зрелище, я поневоле вспомнил, великий король, как ты во время последнего похода на границы Рима одним ударом от плеча до седла разрубил четырех вражеских всадников.

Он, опустившись на колено, подал чашу Унгериху, взял свою, поднял ее и крикнул:

– За тебя, великий конунг! Великий король! Слава тебе!

Зала зазвенела каждым камнем от славословия присутствующих.

– Алекса! Не пей этого вина! – шепнул мне Ольг, стоящий позади меня.

– Ты что? – удивился я, обернувшись. – Ты же гость, а не слуга, не отрок!

– Так будет лучше, – ответил он и налил мне меду из неведомо оттуда взявшегося в его руках кувшина.

Унгерих осушил свою чашу до дна и, выдернув из ножен тонкий длинный нож, отрезал ухо медведю. Им он закусил, смачно хрустя хрящом. Вернувшись на свое место, он спросил так громко, что все остальные сразу замолчали:

– Гердерих! Снаружи твоя башня-дворец кажется не такой вместительной, как оказывается внутри. В чем секрет?

– Ваше величество, – ответила за мужа Герда, – вместе с моей матерью к нам с ее родины приехал великий мудрец, ученый… Он обучал и моих отца с матерью разным наукам, и меня, когда я могла сознательно внимать ему. Он и придумал эту башню-дворец, он и руководил римлянами, которых нанял мой муж для строительства.

– Хотел бы я иметь таких строителей. Где вы их наняли? Опыт у них уже есть… – воскликнул с завистью Унгерих.

– Очень жаль, ваше величество, но после отъезда строителей в римские земли мы скоро узнали, что перед границей на них напали какие-то разбойники, забрали нашу щедрую оплату и всех умертвили, – сделала Герда печальное лицо.

– Но ведь тот, кто придумал все это, жив! Хотел бы я поговорить с ним! – не унимался Унгерих.

– Ваша воля – закон! Только благоволите мне напомнить, что мы собрались пировать, веселиться, а не вести ученые разговоры. А поговорить с моим учителем вы можете завтра, если пожелаете, – наклонила голову Герда.

– И то верно! – воскликнул Унгерих, поднимая свою уже вновь наполненную чашу. – И чтобы дом сей был столь же полон, как эта чаша!

Все опять разразились славословиями. Я обратил внимание на королеву Гаафу, ее дочь и королеву-вдову. В их золотых римских – трофейных, – блюдах лежала только зелень, а к чашам при каждом славословии, они едва прикасались губами, и было видно, что вино не достигало их. Я обернулся к Ольгу…

– Алекса! Молю тебя, не прикасайся к вину! И мяса этого не вкушай! – твердил он.

– Почему ты приказываешь своему князю? – возмутился я, – На столе столько вкусностей!

– Я просто по-братски прошу тебя, – улыбнулся он примиряюще. – Я все потом объясню. Да ты скоро и сам увидишь!

А пир разгорался. Свита разгулялась вовсю. На тушах оставалось совсем немного мяса. Но слуги внесли главное блюдо – жареную кровь. По зале разнесся гул восторга. Слово взяла Герда:

– Предание гласит – кто съест кровь крупного зверя, будет столь же дерзок, хитер и силен, как этот зверь!

Зала ответила славословием. Зубы сидящих за столом впивались в это главное блюдо, как только оно оказывалось пред ними. Когда подошедший ко мне слуга, попытался положить мне крови, Ольг остановил его:

– Мой хозяин уже вкушал.

– Ольг, – обернулся я к нему, – да что с тобой сегодня? На родине мы же едим кровяную колбасу.

– Я не ел никогда, – ответил он. – И в нашем роду – тоже. Прости, что не поговорил с тобой заранее. Но, сдается мне, здесь не только кровь животных…

Я недоуменно посмотрел на него, ничего не понимая. Не много ли он на себя берет?! От этой мысли меня отвлекло творившееся с сидящими за столами. Их движения из пьяно-вальяжных превращались в резкие, ухватистые, рвущие, какие-то даже звериные. И они при этом довольно хохотали, кривлялись, хлопали друг друга по плечам, спинам, коленям… Это делали даже женщины! Неужели Ольг был прав, предупредив меня?! В это время заиграли рожки, свирели, сопелки, луки, ударили барабаны и бубны. Слуги ловко подхватили блюда с обглоданными скелетами зверей и вынесли вон. А на их место выкатились восемь шутов и шутих. Ох, что они вытворяли!

Первым пустился в пляс лысый толстяк с красным обвислым лицом, лоснящимся от жира и пота. Он был в грязной засаленной и залитой вином рубахе и таких же штанах. В одной руке он держал полуобглоданный окорок, в другой кувшин с вином. И к тому, и к другому толстяк то и дело прикладывался. Все движения его выражали ненасытность. Но это веселило зрителей. Они кидали ему мелкие куски, и толстяк жадно, но вместе с тем ловко, ловил их ртом. А потом запивал из кувшина, разбрызгивая вино в разные стороны. Вдруг к нему прильнула тонкая, грациозная, но с неестественно большой грудью, шутиха. Единственной ее одеждой была прозрачная накидка. Но руки, ноги, шея сверкали обильными драгоценностями. Она обвивалась вокруг толстяка, делая самые невероятные, неестественные и непристойные движения, – даже я отвернул от нее взгляд. Но, оглядев залу, увидел, что глаза сидящих за столами жадно ловят каждое движение шутихи, горят каким-то красным светом, а языки облизывают пересохшие от возбуждения губы. Многие хлопали в ладоши и топали ногами, одобрительно выкрикивали что-то нечленораздельное. Даже глаза верховного волхва возбужденно поблескивали, а посох постукивал о пол в такт музыке. Я взглянул на королеву, королевну и королеву-вдову. Они сидели, низко опустив головы, и губы их что-то шептали. Третьим выступил тощий коротышка в серой драной рубахе, увешанной всякими золочеными побрякушками. На поясе у него висели мешочки, внутренность которых позвякивала в такт его прыжкам. Он обегал вдоль столов, протягивая правую руку, как бы клянча денег. Ему давали мелкие монеты, которые тут же исчезали в мешочках на поясе. В то же время другая его рука хватала со стола то небольшое блюдо, но ножичек, то малую женскую чашу, которые тут же прятались за пазухой. Он непрерывно кривлялся: жалобность сменялись сарказмом, улыбка – гневным выражением… Зрители корчились от смеха.

Четвертый шут был страшен. Длинный крючковатый нос свисал до далеко выступающего вперед подбородка. Маленькие глазки, бегающие по сторонам, казалось, метали молнии. Скулы находились в постоянном движении. Он толкнул шутиху, рыкнул на третьего шута, сорвав у него с пояса один из мешочков, пнул толстяка и вдруг залился собачьим лаем, кидаясь на других, пытаясь ударить, толкнуть, и опять пнуть кого-нибудь… Сидящие за столами стонали от смеха, улюлюкали, кидали в него мелкие кости. И тут в центр залы выплыли еще две шутихи. Одна – с зелеными волосами, другая – с белыми, как снег. Движения этих были какими-то обрывающимися в самом их начале, словно делались через силу… Глаза шутих изредка поднимались от пола, полные слез, печали и уныния. Музыка при их появлении стала похожа то ли на собачий, то ли на волчий вой. Другие шуты пытались их тормошить, щипали, слегка толкали, раскручивали. На это одна из последних оскаливалась и щелкала зубами, а другая делала вид, что рыдает… Это вызвало новые взрывы хохота зрителей. Но вот появилась еще одна пара. Женщина была некрасива собой, но изысканно одета и вся унизана всевозможными украшениями. Высокий, стройный, почти по-женски красивый мужчина в одежде был ей под стать. Правда, было видно, что все украшения – ненастоящие, но это не мешало им важно, как-то по-петушиному, пройтись по кругу с высоко поднятыми подбородками. Женщина откуда-то достала большую – под золото – монету, и, обведя всех собравшихся взглядом сверху вниз, подала ее шуту с мешочками на поясе. Мужчина же вообще ни на кого не смотрел. Он встал посередине залы, достал из складок плаща металлическое зеркало и уставился в него. Так в полной тишине прошло несколько мгновений.

Но вновь быстро заиграла музыка, и шуты понеслись в пляске, кувыркаясь и прыгая. Все зрители в восторге били в ладоши, топали, кричали, размахивали руками, опрокидывая кубки, чаши, блюда. Куски, слетевшие со столов, тут же подхватывались собаками, отбегающими и огрызающимися друг на друга. В углу между ними возникла драка. Где-то брызнула кровь… Унгерих, хохоча, перепрыгнул через стол, за ним последовали Гердерих, Герда и все остальные гости. Они прыгали, извивались, кривлялись, взвизгивали вместе с шутами, опрокидывали столы, лавки.

Королева Гаафа, королевна и королева-вдова тихо встали и, стараясь быть незаметными, ушли из залы со своими слугами, служанками и несколькими воинами. Было похоже, что их ухода никто и не заметил. Моя кровь тоже возбужденно бурлила, но я не позволил себе впрыгнуть в пляску.