Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья - Марк Еленин

Нынче Врангель впервые принимал Венделовского не в Сремских Карловцах, а на купленной не так давно Топчидерской даче, которую охраняли денно и нощно караулы кубанских лейб-казаков. На даче среди прекрасного парка находились шофер личного авто, два . товара, ординарцы, адъютант. Часто навещала Петра Николаевича миловидная, худенькая, жизнерадостная, похожая на английскую мисс, далекая от дел и от политики жена Ольга Михайловна. Привозила детей — Петра, Наталью и Елену. Врангель всегда оставался любящим мужем и отцом. Казалось, был рад сбросить ярмо политического деятеля и командующего, стать «простым человеком». Большую часть свободного времени посвящал Петру: ему исполнилось двенадцать лет, его ждала военная карьера. Дай бог, чтобы она сложилась! Недаром род Врангелей в разных странах представляли четырнадцать фельдмаршалов и бессчетное количество генералов разных армий... Пока характер и внешность сына не радовали Петра Николаевича: коротко стриженный мальчик, невысокий, в галстуке и сером костюмчике с короткими рукавами. Лицо подвижное, доброе, даже, пожалуй, безвольное — влияние материнской породы несомненно. Но для подготовки настоящего солдата, слава богу, еще есть время.

Визит Венделовского начался с осмотра виллы. Врангель не скрывал радости — провел по столовой и гостиной, показал кухню, вывел на балкон, чтобы гость мог полюбоваться открывающимися отсюда красотами. В просторном кабинете расположились друг против друга, утонув в мягких креслах. Врангель, желая подчеркнуть полное доверие к своему дипкурьеру, не сел за письменный стол. Они не виделись более десяти дней, и Альберт Николаевич коротким, пристальным взглядом оценил патрона. Мало изменился «болярин Петр»: высокая, стройная фигура джигита в серой форме казачьего войска, длинный кинжал, узкий ремешок, стягивающий в рюмку тонкую талию, гордо посаженная голова с всегдашним выражением превосходства. Только с близкого расстояния можно было увидеть мазки, что оставляло время. Осунулось, пожелтело костистое лицо, посветлели глаза, серебро коснулось коротких усов, и — что особенно поразило Венделовского! — разгладились резкие, повелительные складки между бровями. Тонкие губы с чуть отвислой нижней непроизвольно вздрагивали, кривились. Это был Врангель и... не Врангель. «Укатили сивку крутые горки», — подумал Альберт Николаевич с внезапным состраданием: главком всегда хорошо относился к своему дипломатическому курьеру, был против бесчисленных его перепроверок, устраиваемых контрразведчиками, считал человеком интеллигентным, из своего круга, не разрешал себе ни строевого тона, ни излишнего, показного покровительства.

Как обычно, после возвращения разговор начинался с подробного рассказа Венделовского о своих вояжах — о том, что видел, о жизни европейских столиц, о настроениях народа и армии. Казачок приносил затейливый серебряный поднос с гравировкой, небольшой серебряный самовар, чайный прибор, вазочки с вареньем, домашним печеньем и восточными сластями, коньяк и рюмки.

— Здоровье и успехи вашего превосходительства! — провозглашал Венделовский.

— За успех дела, которому мы служим! — уточнял гл а в нокома ндующи й.

Они чокались.

Врангель непременно сам разливал чай, подчеркивая полную, почти дружескую интимность их встречи. Альберт Николаевич, последний маршрут которого шел к Парижу, а затем, через Берлин, к Софии, начал рассказ с поездки по столицам. Венделовский не скрывал озабоченности: русскую эмиграцию раздирают распри (позволил себе даже пошутить: «Если на садовой скамейке четверо русских, трое из них — обязательно представители разных партий»).

От раскола не удержалась даже православная церковь. Русские политические деятели в Берлине и Париже составляют два лагеря, сплотившиеся вокруг великих князей, каждый старается перетащить на свою сторону армию (Врангель, сомкнув тяжелые веки, прискорбно покивал: да, приходится отбиваться всеми способами). В то же время лидеры левых организаций заявляют, что русской армии уже нет, а есть беженские колонии и трудовые артели в разных странах, которые добывают средства к существованию своими руками. (Врангель усмехнулся недобро, нахмурив высокий от залысин лоб: мы-то знаем, что это не так).

— Армия жива, но после самоубийства Перлофа разведка захромала на обе ноги. Климович — стар, ленив. Его помощники — бездарь! Ни одного творческого человека, заплечных дел мастера и только... Я решил: сделаю все, чтобы армию не вовлекли в политическую борьбу. Жду и в зависимости от дальнейших шагов великих князей стану принимать решения, оставляя за собой свободу действий, разумеется... Но что пишут и говорят о лидерах западноевропейских стран — суммарно, пожалуйста.

— Можно сказать однозначно, ваше превосходительство. Лидеры европейских правительств больше всего боятся своих народов. Реальной помощи нам ждать неоткуда. Если только от Торгово-промышленного союза.

— Но попробуйте возьмите от них хоть полтинник! — Врангель хлопнул ладонью по острому колену. — У меня денег на армию нет, если отбросить все пустые обещания и рассчитывать только на себя. Но я рассчитываю, рассчитываю, точно банкир, председатель акционерного общества. Как меня уже изволили назвать в прессе. Я предъявил иск пароходной компании, потопившей мою яхту «Лукулл». С подлецами надо бороться, наказывать их. — Врангель порывисто поднялся с кресла, пошел к столу за спичками, закурил сигару, глубоко затягиваясь. — Дело тянется долго, но я его выиграю, — высоко поднимая тонкие ноги в мягких, без каблуков, сапогах, он зашагал по кабинету. — Адвокат Вуччино доказывает: «Лукулл» — военное судно, его гибель не подлежит рассмотрению гражданских судов. Присяжный поверенный Ратнер, представляющий мои интересы, убедил судейских, что яхта в момент катастрофы не выполняла военных акций. Я получу компенсацию. Рассчитываю тысяч на двести лир.

— Не сомневаюсь в победе, ваше превосходительство, — Вендсловский восхищенно улыбнулся. — Насколько я осведомлен, дело широко не оповещалось в прессе.

— Бескровные победы достигаются только в тиши залов и кабинетов, мой друг. Дело пока отложено. И я вас прошу...

— Что вы, что вы?! — ужаснулся Венделовский. — И под пыткой ни слова.

— Никогда не сомневался, — Врангель, взяв большую пепельницу, вновь уселся напротив Венделовского и хитро, с несвойственным ему прищуром улыбнулся. — Есть у меня и еще порох в пороховницах. Ссудная казна. Там кое-что осталось, — Врангель не удержался от победного хохотка: — Власти не разрешили дальнейшую распродажу и увоз ценностей. Но... Я и тут натянул им нос! Председатель нашей колонии в Каттаро Сахаров при своих поездках... — Врангель сделал паузу, точно остановил себя вовремя, чтобы не называть мест распродажи. Затянувшись сигарой, он продолжил поспешней:

— Сахаров... увозит и продает кое-что небольшими партиями.

— Но ведь комиссия общественных деятелей...

— Эти?! Тизенгаузен, Гензель и Сахаров обвели их вокруг пальца, как детей. Проценты по закладам давно превысили стоимости залогов. А раз так, комиссия постановила, — он достал из сафьянового бювара бумагу:

— Я прочту, разрешите, дорогой мой? Исторический документ! Когда-нибудь опубликуют, и все смеяться станут. Я не с начала, чтоб не утомлять вас, — он приблизил к глазам несколько листков, скрепленных булавкой: «Нет оснований воздерживаться от продажи просроченных закладов, ибо дальнейшая отсрочка требует больших расходов на хранение...» И вот еще: «Вырученные от продажи суммы поставлено расходовать под общественным контролем исключительно...» Каково?

— Если разрешите? — Венделовский встал, склонил голову: — Я предложил бы тост за нашу победу. Ура!

— Прозит! — сказал Врангель с удовольствием и поспешно заговорил — горячо, форсируя голосом особо важные слова, испытывая удовольствие от того, что он еще не сказал и сейчас скажет, вновь удивит, потрясет, заставит ахнуть своего подчиненного!

«Боже, как он много говорит! — внезапно выкристаллизовалась мысль, и Вснделовский понял, что изменилось в главнокомандующем: — Ведь он и слова не дает мне вставить. Болтун. Просто стал болтуном в этой глуши. Ему и поговорить тут не с кем».

Врангель рассказывал о своей поездке, которую он совершил недавно в сопровождении Сахарова по Каттарской бухте... В это время раздался осторожный стук в дверь. Из-за тяжелой портьеры выглянул ротмистр Знаменский — злые желтые глаза, тараканьи усы. Приблизившись, склонился к уху главнокомандующего, зашептал, косясь на Венделовского. «Вот заместитель Перлофа, — подумал дипкурьер. — Не ровня, не ровня. Этот пожиже и пониже. Да и школа не та».

— Чего вы бормочете, Знаменский? — недовольно бросил Врангель. — Докладывайте! Тут свои. И заново! Я ничего не понял.

Сложившись едва ли не пополам, Знаменский сказал громче:

— Отмечено резкое расхождение между Кутеповым и Достоваловым.