Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья - Марк Еленин

— Чего вы бормочете, Знаменский? — недовольно бросил Врангель. — Докладывайте! Тут свои. И заново! Я ничего не понял.

Сложившись едва ли не пополам, Знаменский сказал громче:

— Отмечено резкое расхождение между Кутеповым и Достоваловым.

— Изъяснитесь точнее, ротмистр!

— Слушаюсь! — Знаменский хекнул, прочищая горло. — Их отношения испортились после болгарских событий, хотя оба генерала служат совместно еще со времен Орла и Харькова.

— Не повторяйтесь! — Врангель встал. Выпрямился и ротмистр. Он оказался не ниже главнокомандующего. — Так. Что дальше?

— Разгорелся скандал. Генерал Кутепов обвинил начальника штаба в присвоении ценностей симферопольского банка. Изъятие их, действительно, происходило под наблюдением генерала Достовалова. Это проверено.

— Хватился! Не поделили? Ха-ха! Узнаю Кутепова, — Врангель оживился, посмотрел на ротмистра доброжелательней: происшествие, порочащее Кутепова, его радовало, было на руку. — Распорядитесь от моего имени: пусть назначается следствие, авторитетная комиссия.

— Генерал Достовалов отбыл в Берлин.

— Кто послал?! — гаркнул Врангель, топнув ногой.

— По личным надобностям, господин главнокомандующий. С пути прислал генералу Кутепову телеграмму следующего содержания: «Бегу от вашей бездарности».

— Чем занимается в Берлине?

— Пристраивается к редакции журнала «Война и мир». Цель не ясна.

— Не ясна, не ясна... — повторил Врангель, обдумывая новость, которая и радовала и озадачивала его. — Так, ротмистр. Отряжайте человека в Берлин, пусть войдет в контакт с Достоваловым — безотлагательно! Следствие прекратить во избежание скандала. И найдите Кутепова: я приму его в три часа пополудни. Все! Можете быть свободны!

Проследив, как, ступая на носки, выходит ротмистр, Врангель продолжал мерить кабинет широкими шагами, видимо, думая над новостью. Зажег потухшую сигару и сказал не то себе, не то Венделовскому:

— Все не могут поделить награбленного, друзья! Один другого в любой момент съест. Достовалов!.. Хм! Еще один писатель на мою голову, увидите, Венделовский. Есть захочет — и продаст нас за полушку.

— Но Кутепов, Кутепов, — наивно заметил Альберт Николаевич. — Необузданный характер! В такой напряженный момент — зачем? Неосторожно. Наши враги, получив информацию о ссоре генералов, не замедлят воспользоваться ею и раструбят по всей Европе.

— Абсолютно точно! Мне только и дел что мирить одичавших сподвижников, — Врангель показно рухнул в кресло, точно сломался, откинулся, прикрыв тяжелые веки. Сказал: — Ну, оставим. Расскажите, наконец, как вояжировали. — И снова не удержался, заговорил о том, что его волновало сейчас более всего: — Но, Александр Павлович, милейший! Одна ошибка за другой, одна за другой!.. Что делать? Пока он нужен. Хотя бы для того, чтобы прошибить его твердым лбом закрытые для нас двери. — И вдруг проговорил буднично, жалостливо — словно вырвалось, не сдержался: — Вокруг все меньше людей, милейший дипломат. Остаются, увы, только самые верные.

Это был уже совсем незнакомый Венделовскому Врангель. Тут следовало думать. Возможно, случилось нечто, пока он ездил с диппочтой, не содержавшей на этот раз ничего заслуживающего внимания. Где произошло? В Белграде?.. О Софии и Париже он получил достаточную информацию от «Доктора». Всеми силами следует задержаться здесь, чтобы разобраться. Хотя бы неделю пробыть в Сремских Карловцах. Так и надлежит строить свой рассказ о последней поездке — устал, одному трудно, нервы расшалились.

— Если разрешите, ваше высокопревосходительство, чтобы развлечь вас, я начну с одного разговора, услышанного в коридоре вагона? — сказал тот, кого Врангель называл Венделовским. — Разговаривали наши соотечественники. И оба, судя по выправке, которую не в силах изменить ни время, ни сегодняшнее наше положение, военные. Один значительно старше. Полагаю, в чинах. Он спрашивает молодого: «Вот вы твердите: коммунисты, коммунисты! Еще немного — и вы пойдете служить им, расстрелявшим вашего отца?» А второй отвечает: «А если бы, простите великодушно, ваш отец попал под трамвай, вы не ездили бы в трамваях?..»

Против ожидания, Врангель не усмехнулся, не рассердился — похоже, просто пропустил мимо ушей. Оказалось, не так. Подумав, смежив веки, он сказал весьма серьезно, даже обеспокоенно:

— Коммунизм разлагает армию. Да что армию — всю нашу эмиграцию! Ни к чертовой матери!.. Знаете, Альберт Николаевич?! Стены кабинета давят на меня, — капризно сказал Врангель. — Приглашаю на прогулку. В саду и расскажете все — договорились? — и пошел к дверям.

Под ногами, как ледок на утренних лужицах, похрустывал ракушечник, которым были посыпаны аллеи. Ветви на деревьях подрезаны шарами, кусты затейливо подстрижены, цветы на клумбах искусно подобраны. Делом занимался знающий человек. Но рассказывать на ходу Венделовскому оказалось весьма сложным: главнокомандующий шагал широко, по-цаплиному, брезгливо ставя тонкие и длинные ноги, нимало не беспокоясь, успевает ли за ним дипкурьер. Венделовский то и дело сбивался с ноги, убыстрял шаг, временами пускаясь следом чуть ли не вприпрыжку. Рассказ получился сбивчивый, какой-то растрепанный. Впрочем, действительно ли интересовался Врангель его рассказом? Зачем ему нужны были несущественные подробности поездки дипкурьера? Альберт Николаевич многократно анализировал свои «сказки Шахерезады» и вопросы главкома и не находил никаких «крючков», проверок и перепроверок. Видно, дело обстояло наипростейшим образом. Оторванный от мира, заключенный в сербской дыре, Врангель по-человечески страдал от своей изолированности. Белград был захвачен русскими монархистами. Пусть отличающимися друг от друга (как они не уставали декларировать), но на деле оголтелыми, безоглядными шовинистами, сторонниками восстановления монархии в России. Глухие, слепые, пропитанные ненавистью старики. Врангель не мог доверить им ни своих планов, ни — тем более! — дела сохранения армии. В Белграде он оказался одинок. В Париж, Берлин, Будапешт он не мог переехать, поскольку его «воины», его «витязи» оставались на Балканах. Отсюда и его лозунг — «Армия вне политики», за который он пытается спрятаться. Кто его окружает здесь? Солдафон Кутепов, которого он опасается не без оснований? Хитрец Шатилов? Обленившийся, равнодушный разведчик Климович, растерявший все, не приобретший ничего, думающий лишь об обеспечении своей старости? Осанистый и напыщенный Петряев, владеющий шестнадцатью языками и не могущий ныне употребить с пользой хотя бы одного? Долгорукий, Львов, Сергей Николаевич Ильин — «правая рука» и правитель канцелярии главкома? «Топчидерский маршал», считающий себя великим конспиратором, направляющим и смягчающим политику Врангеля, — они разбегутся кто куда, едва окончательно опустеет Ссудная казна... Да, он изолирован.

— Итак, я слушаю, мой дипломат, — напомнил Врангель, оторвавшийся от не слишком веселых своих мыслей и вышагивающий впереди Венделовского, несмотря на все старания дипкурьера идти в ногу с главнокомандующим.

— Не очень даже представляю, что может особо заинтересовать ваше высокопревосходительство, — выравнивая дыхание, проговорил Венделовский, стараясь идти рядом. — Прибыл в Прагу, сдал почту военному агенту, на другом вокзале пересел на будапештский поезд и по пути попал в очередную забастовку. Сутки сидел в заплеванном станционном здании, страшась за документы, не зная языка, боясь провокации. В Будапеште провел еще сутки в обществе полковника фон Лампе. Затем София. Впрочем, о Софии можно сказать особо. Я ужинал у генерала Ронжина: мы собирались поиграть в карты. Был и начальник болгарской полиции. Ронжин, как бы между делом, спросил его: «Вы ведь не будете чинить препятствий к переезду границы нашему курьеру?» Тот улыбнулся: «Разумеется. Господин Венделовский может свободно продолжать свой путь». Ронжин, улучив момент, шепнул мне: «Не верю им, ограничусь малой почтой. К вам будет приставлен наш человек». Возле перрона меня встретил некто Сеньков, в форме санитара. Очень он за мной ухаживал, был предупредителен сверх всякой меры, занес в купе багаж. Отказался от чаевых и быстро сфотографировал меня в окне вагона. Это уже второй случай, ваше высокопревосходительство. Какой-то тип фотографировал меня в Берлине. И тоже возле поезда. Я не сомневаюсь — за мной охотятся большевики. Но этот, рекомендованный генералом Ронжиным? И знаете, что примечательно, ваше высокопревосходительство? На станции Субботица я был задержан сербскими жандармами, которые вынесли из вагона мой чемодан, обыскали меня и... обвинили в принадлежности к международному большевизму.

— Нонсенс, — остановившись, повернулся резко Врангель. — На каком основании?

— В чемодане находилось несколько советских газет, продажа коих в Королевстве запрещена, а в Германии — свободна. Я взял их по просьбе вашего высокопревосходительства. Их мне передали в последний момент, и они не попали в «дипломатическую вализу». Случайно.