Современная индийская новелла - Амритрай

Как-то вечером, когда она возвращалась с реки, ее уже поджидали люди заминдара[25]. Вероятно, даже птицелов не кидается к сети с такой поспешностью, с какой орудовала шайка купленных заминдаром бандитов: в мгновенье ока они связали ей руки и заткнули кляпом рот. Ночь плотным пологом уже окутала землю, и ни одна живая душа не видела, как все это произошло.

Откуда было знать заминдару, что она, дочь вора-ната, презренная повитуха, помогавшая женщинам освобождаться от плодов тайной страсти, грязная торговка, безнаказанно промышлявшая опиумом, будет так защищать свою честь? Обуреваемый похотью, заминдар не думал об этом, — он опомнился, только когда Каммо, проглотив весь хранившийся у нее запас опиума, предпочла смерть вечному позору. Перепуганный насмерть заминдар вызвал верных людей и приказал им бросить труп в речку.

Преступление заминдара уже к полудню ни для кого в деревне не было тайной, однако об этом люди говорили шепотом, боясь навлечь на себя гнев «хозяина».

Сидя на земле рядом с телом дочери, Баккас горько проплакал весь день, а Башир, глядя на покойницу, никак не мог поверить, что Каммо уже нет в живых.

К вечеру тело Каммо предали земле, а Баккас, словно смертельно раненный зверь, еле дополз до своей палатки. В сумерках табор неожиданно снялся и сразу же словно растаял во тьме.

Прошло несколько месяцев. На смену темным приходили лунные ночи, дни становились длиннее, потом снова короче, однако раны в сердцах Баккаса и Башира продолжали кровоточить. Тайно ото всех Башир вынашивал план мести. С молчаливого согласия Баккаса, он упросил одного бродячего факира в Фаридпуре обучить его нелегкому ремеслу заклинателя змей. И вот ровно через год Башир вернулся в эту деревню, горя желанием расквитаться с тхакуром.

Месть тхакуру за погубленную дочь стала единственной целью жизни Баккаса. И сейчас, когда табор все дальше уходил от деревни, мысль его лихорадочно работала и в голове словно гудел потревоженный рой.

Дойдя до речки, Баккас остановил табор.

— Заночуем здесь, а утром будет видно, — коротко бросил он и принялся разгружать буйвола. Это было рядом с тем местом, где ровно год назад они похоронили Каммо.

Вспомнив, как они прощались с Каммо, Баккас в бессильной ярости сжал кулаки.

— Что ж ты стоишь, Башир? Вынимай своих змей! Иди к тхакуру! Пока эта падаль ходит по земле, я не могу свободно дышать.

— Хорошо, — коротко бросил Башир.

Из одной корзины Башир вынул коврик, расстелил его на земле и, достав из другой корзины плетенку со змеей и дудку, разложил все это перед собою. Рядом он поставил бумажный кулек с горчичными зернами и какими-то корешками. Потом Башир уселся на коврик и тихонько запел заклинание. Внезапно оборвав пение, он резко откинул крышку плетенки, схватил дудку и, приложив ее к губам, заиграл что-то торжественное и печальное. Из плетенки показалась голова змеи. Распустив капюшон и покачиваясь, будто стебель под ветром, змея потянулась вверх. Захватив обеими руками по горсти горчичных зерен, Башир занес правую над змеей и, обсыпая ее, проговорил:

— Именем твоего укротителя, именем повелителя змей Нагараджа, заклинаю тебя — напади на врага моего и предай его смерти! Ступай!

Перевалившись через край плетенки, змея скользнула в траву.

— Ступай! — повторил Баккас и быстро забормотал: — Пусть сгинет… проклятый! Умерла моя девочка… Пусть его жена останется вдовою, пусть узнает, как горьки слезы…

Крепко сжимая в левой руке горчичные зерна, Башир все еще видел перед глазами покачивающийся из стороны в сторону черный стебель с распущенным капюшоном, выросший из темного провала плетенки.

— Зажми кулак крепче, сынок, — проговорил Баккас.

— Угу, — отозвался Башир.

И вдруг перед глазами Башира словно опустился белый занавес и на нем замелькали темные фигурки, очень черные на ослепительно белом фоне, и, точно в кино, одна за другой стали развертываться картины того, что он видел сегодня в полдень.

Раскаленное полуденное солнце месяца джетх[26] будто обрушивало на голову потоки пламени. Бродя с корзинами по деревне, Башир уже изрядно устал. В горле у него пересохло, и он давно бы возвратился в табор, если б не наказ Баккаса осмотреть дом тхакура и, если представится случай, показать его змее. Когда солнце перевалило за полдень, Башир расположился в тени развесистого дерева, что возвышалось у входа в особняк тхакура. Закончив представление, он расстелил покрывало, куда сбежавшиеся со всей деревни ребятишки вместо платы за зрелище ссыпали кто что мог: горстку риса, гороха или фруктов.

В дверях показалась тхакурани — жена тхакура.

— Ступай, сынок, если уж принес, то иди отдай дяде. Не бойся! — гладя малыша по головке, говорила она. Крепко держа обеими ручонками подол рубахи, наполненный отборным рисом, мальчик несмело приблизился к Баширу и, высыпав рис на покрывало, присел рядом на корточки.

— Матушка, водички б глоток… — непроизвольно вырвалось у Башира. Тхакурани вынесла полную лоту[27] воды и, передавая ее подбежавшему мальчугану, ласково проговорила:

— Налей ему водички, Мадхав. Видишь, рядом с ним чашка стоит? Туда и налей.

Мальчик уже смелее подошел к Баширу и до краев наполнил его чашку. Башир жадно выпил студеную воду, и силы снова вернулись к нему.

— Дядя, а змеи не пьют водичку? — раздался у него над ухом голос малыша.

— Пьют, сынок, пьют, — ласковым голосом отвечал Башир. — Они вечером пьют.

Не сводя с сына любящих глаз, тхакурани негромко рассмеялась. Застеснявшись, малыш отбежал к двери и спрятался за мать, а она, довольная, с доброй улыбкой посмотрела на заклинателя. Башир стал поспешно укладываться. При виде стоящей в дверях тхакурани и ее малыша ему стало как-то не по себе и на глазах невольно навернулись слезы…

Все эти картины одна за другой проплывали сейчас перед его мысленным взором, когда выпущенная им змея, шурша в сухой траве, ползла к дому тхакура, а сам Башир, будто окаменев, крепко сжимал левый кулак с горчичными зернами, дожидаясь возвращения своего черного посланца, который должен был совершить месть.

— Нет! Нет! Нет! — вдруг выкрикнул он. — Не надо! Задержи ее, отец! Они же не виноваты!

Мысли его мешались: то он видел мертвое тело Каммо, то застывшую в дверях тхакурани в бледно-желтом вдовьем сари — она держала за руку малыша, а он доверчиво смотрел прямо в лицо Башира своими большими лучистыми глазами.

«Дядя, а змеи не пьют водичку?..»

Баширу стало жарко. На лбу мелким жемчугом заблестели капли пота.

Рука его дрогнула, и кулак медленно разжался.

— Что ты наделал, Башир?! — крикнул Баккас, падая всем телом на руку Башира. — Разве ты забыл, что кулак разжимают только тогда, когда змея, поразив врага, приползает назад? Иначе она возвращается с полпути и жалит того, кто ее послал…

— Я не забыл, отец, я помню это, — слабым голосом проговорил Башир. — Но ты же сам всегда твердил мне, что нат никогда не мстит тайком… Так делают только трусы, подлые трусы!.. Они же невинны — и ребенок тхакура, и мать малыша! Невинны…

Дикий крик вырвался у Башира — незаметно подползшая змея ужалила его в левую руку. Поводя распущенным капюшоном, змея яростно шипела, а ее налитые злобой глазки блестели во тьме, как две огненные точки.

— Еще ужаль… Еще…

Лицо Башира покрылось холодным липким потом, глаза закатились, голова бессильно упала на грудь.

— Сегодня я встречусь с нею… с моей Каммо… — и он тяжело рухнул на землю.

Баккас осторожно поднял голову Башира и положил к себе на колени.

— Ты прав, сынок, нат никогда не мстит тайком… Ты прав! Прав!.. — голос у него оборвался, и по щекам покатились крупные слезы.

Сатьендра Шарат

Той ночью*

Судхиндра до мельчайших деталей помнит все, что произошло той ночью. Именно тогда он впервые ощутил, что, несмотря на горе и страдания, в жизни все же бывают мгновения, полные сказочной красоты, минуты воспоминания о которых даже долгие годы спустя источают тончайший аромат, подобно пахучему цветку, засушенному между страниц книги, — тот неповторимый, сладко-терпкий аромат, который человеку редко доводится вдыхать дважды.

Та ночь минула навсегда, мир потерял для Судхиндры всю прелесть и очарование, стал безжизненным и иссушающе-унылым, как накаленная солнцем бескрайняя пустыня.

Та ночь совпала с осенним полнолунием. Едва солнце скрылось за вершинами гор, как вся земля уже была залита серебристым светом луны, величественно выплывшей на голубой простор неба. С перекинутым через плечо пледом и легким чемоданчиком в руках Судхиндра торопливо шагал по узкой тропке, причудливо петлявшей между крохотными наделами крестьянских полей. Легко перепрыгивая с межи на межу, он изредка взглядывал на небо, стараясь определить, который теперь час. Внезапно песня, чистым серебром прозвеневшая в воздухе, заставила его замереть на месте. Красивый женский голос где-то невдалеке мягко выводил кружевную мелодию. Не раздумывая, Судхиндра повернул туда, откуда доносился печальный напев. Песня звучала все ближе, завораживая и маня. Наконец Судхиндра различия на ближнем поле залитую лунным светом тоненькую фигурку в сари. Чтобы не спугнуть песню, он остановился. Женщина пела, ловкими движениями связывая сноп. Не зная местного наречия, он не мог понять, о чем ее песня, — его околдовала сама мелодия, протяжная и страстная. Забыв обо всем на свете, Судхиндра жадно ловил каждый ее звук. О чем была эта песня?.. Не все ли равно?.. Только бы слышать этот дивный напев и чувствовать, как трепетные звуки песни заполняют все его существо!.. И вот уже нет ничего вокруг: ни изломанных меж, ни гор, ни собственного тела, ни самой жизни. Осталась только эта мелодия, ее волшебные звуки!.. Песня, замирая, звучала все тише, пока не оборвалась на какой-то необыкновенно высокой ноте. В наступившем безмолвии все замерло, охваченное мягкой грустью.