Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня в солнечном сплетении начал формироваться узел.
Эти вопросы нервировали меня, потому что по-настоящему важное Лале не интересовало.
Что, если нас не впустят в страну?
Что, если на таможне возникнут сложности?
Что, если там все окажется чуждым?
Что, если мы никому не понравимся?
В конечном счете Лале вымоталась в районе полуночи по портлендскому времени, хотя я понятия не имел, сколько было времени по местному и вообще в каком мы часовом поясе. Она отвернулась от нас, прислонилась к папиному плечу и заснула.
Мама играла с моими волосами, накручивала их на пальцы, пока я заваривал сентя (японский зеленый чай) в саше из «Роуз Сити» в маленьком бумажном стаканчике с горячей водой, который получил от стюардессы.
Потом я вытащил саше и переложил его в пустой стаканчик из-под воды, которой запивал свои таблетки.
– Дарий, можно с тобой кое о чем поговорить?
– Конечно.
Мама поджала губы и опустила руку.
– Мам?
– Извини. Я не очень понимаю, как это объяснить. Просто… Мне хочется, чтобы ты был к этому готов. В Иране совсем по-другому относятся к психическому здоровью, не так, как мы привыкли дома.
– А.
– Так что, если тебе кто-то что-то скажет, не принимай на свой счет. Договорились, мой милый?
Я моргнул.
– Хорошо.
Мамина рука снова стала гладить мои волосы. Я отпил глоток чая.
– Мам?
– М?
– Ты волнуешься?
– Немножко.
– Из-за нас с папой?
– Нет. Конечно нет.
– Тогда почему?
Мама улыбнулась, но ее глаза оставались грустными.
– Мне следовало поехать туда гораздо раньше.
– Ох.
Узел в солнечном сплетении затянулся еще сильнее. Мама погладила выбившуюся прядь у меня за ухом, а я стал смотреть в иллюминатор.
Раньше я никогда не летал над океаном. За окном было темно, и, когда я смотрел вниз на черную воду c белыми отблесками лунного света, у меня возникало чувство, что мы последние люди на планете Земля.
– Мам?
– Что?
– Я тоже немного волнуюсь.
Когда мы приземлились в Международном аэропорту Дубая, снова была ночь. Мы пролетели на целый день вперед.
Я не мог вспомнить, когда в последний раз принимал свои лекарства. Или когда чистил зубы. И лицо по ощущениям было таким жирным, что могло породить еще пару-тройку прыщей размером с гору Олимп.
Тело говорило, что на дворе вчера, а часы – что завтра.
Поэтому я ненавижу путешествовать сквозь время.
– Рейс через три часа, – сказала мама, когда я встал и потянулся, перегнувшись через сиденье Лале, чтобы размять спину. – Надо поужинать.
– А что, время ужина? – Моему организму так не показалось. Я мог думать разве что о чашке горячего чая. В последние несколько часов меня начала беспокоить головная боль, да такая, что порой я чувствовал, будто у меня глаза вот-вот вылезут из орбит. Обычно в таких случаях мне помогает кофеин.
Лале была злющей от голода – первый признак надвигающегося Лалепокалипсиса. Она еле волочила ноги, спускаясь по трапу, держала меня за руку и бесцельно пялилась в пол, пока мы не зашли в здание аэропорта, где она тут же уловила запах «Сабвея».
«Сабвей» – любимое кафе моей сестры.
Свет, отбрасываемый белыми и желтыми буквами вывески, моментально придал ей сил. Она выкрутила ладонь из моей и помчалась ему навстречу. Я ринулся за ней, и сумка «Келлнер & Ньютон» лупила меня по ногам.
Ненавижу эти сумки через плечо.
– Можно нам в «Сабвей»? – спросила Лале.
– Надо спросить у родителей.
– Мам? Пап? Можно?
Ее голосок с каждой секундой становился все писклявее и поднимался все выше и выше, как звук, издаваемый чайником со свистком в момент кипения.
– Конечно, милая.
Мама изучила меню. Даже в ОАЭ «Сабвей» был обычным «Сабвеем». Меню ничем особенно не отличалось от того, что я видел в Портленде. В него добавился разве что саб с морепродуктами и саб с курицей в соусе тикка масала.
Папа поправил на плече свой вариант сумки «Келлнер & Ньютон». У него она была сделана из темной кожи, а логотип выбит выпуклым рисунком. Куда красивее, чем моя версия из парусины и полиэстера.
– А ты что будешь? – спросил он.
– М-м-м…
В животе у меня урчало.
На борту я поел дважды: что-то вроде ужина и что-то вроде завтрака. И хотя ни то, ни другое особенно меня не насытило, есть в «Сабвее» я не хотел.
Я не мог переносить его запах. Это началось во времена моей работы в пиццерии. Она находилась прямо напротив «Сабвея», у них даже парковка была общая, и с тех пор я на дух не переносил запах хлеба из «Сабвея», потому что сразу начинал чувствовать себя загнанным в ловушку и больным клаустрофобией, а все из-за костюма дикобраза, который мне приходилось носить.
Представьте себе пиццерию, в которой талисманом был дикобраз. Представили?
– М-м… – снова промычал я. – Мне что-то не хочется саб.
– Нельзя же питаться только конфетками Лале.
Стивен Келлнер очень внимательно относился к прорехам в моем рационе.
Я изучил меню.
– Ну. Может, тогда саб с курицей в соусе тикка масала?
Отец вздохнул.
– А что, тут нет ничего приличного с овощами?
– Стивен, – сказала мама. Она посмотрела на отца, и они будто бы начали обмениваться какими-то подпространственными сообщениями. Лале перекатывалась с носка на пятку и поглядывала на прилавок. Она уже находилась на опасном расстоянии от полнейшего Лалегеддона.
– Неважно. Я все равно есть не особо хочу.
– Дарий, – сказала мама, но я мотнул головой.
– Все в порядке. Мне нужно в туалет.
В туалете я сидел столько, сколько мог.
У меня еще осталось несколько конфеток из пачки Лале.
Но когда я больше не мог прятаться и вышел оттуда, я увидел, что мама, папа и сестренка сидят за столом из матовой стали на маленьких голубых табуреточках в виде песочных часов. Лале уже уничтожила свой саб с фрикадельками, и вокруг ее рта красовалось целое озеро соуса: настоящий клингонский воин, вымазанный кровью своих врагов. Она облизывала пальцы, игнорируя разговор родителей.
– Прекрати его контролировать, – говорила мама. – Ты должен позволить ему самому принимать решения.
– Ты знаешь, как к нему относятся к школе, – отвечал папа. – Ты правда этого ему желаешь?
– Нет. Но как ситуацию изменит то, что он по твоей вине будет всего на свете стыдиться?
– Я не хочу, чтобы ему было стыдно, – возражал отец. – Но у него и с
