Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама неотрывно смотрела на отца, пока не увидела меня.
– Иди сюда, – позвала она и подтащила к столу еще одно кресло. – Точно ничего не хочешь? Можешь выбрать другое место и поесть там.
– Все нормально. Спасибо.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – Мама приложила тыльную сторону ладони к моему лбу. Он был весь жирный из-за долгого нахождения в душном салоне самолета.
– Да. Все хорошо. Извини.
Отец на меня не смотрел. Он упорно изучал свои руки, вытирая их белой салфеткой с символикой «Сабвея», хотя я сомневаюсь, что они были грязные, ведь съел он всего лишь салат.
Стивен Келлнер всегда заказывал в «Сабвее» салат.
– Я сейчас вернусь. Кому-нибудь что-нибудь нужно?
Мама покачала головой. Папа взял пустой стаканчик и встал, чтобы вновь его наполнить.
Когда он вышел за пределы слышимости, мама сказала:
– Дарий…
– Все в порядке, – сказал я.
– Не злись. – Она сжала мою руку. – Он просто…
Лале решила, что нет лучшего момента для звучной и смачной отрыжки.
В отличие от Джаване Эсфахани Лале обладала прекрасной способностью к отрыжке.
Я рассмеялся, а мама пришла в ужас.
– Лале!
– Извините, – сказала сестра, но по крайней мере она снова улыбалась.
К счастью, саб с фрикадельками предотвратил надвигавшийся Лалеклизм.
Она все еще хихикала, когда папа вернулся за стол. Он обмакнул салфетку в воду со льдом и протянул ее Лале, чтобы она протерла грязный рот, но это был дохлый номер.
– Ну что же, – сказала мама и поднялась с места. – Пойдем-ка в туалет, Лале. Вперед.
На нас опустилось Неловкое Молчание Шестого Уровня, несмотря на шум терминала, царивший вокруг.
Неловкие молчания обладали вот такой особенной властью.
– Эй, – прочистил горло папа. – О том, что между нами произошло.
Я взглянул на отца, но он смотрел на свои руки.
У Стивена Келлнера были угловатые, сильные руки. Именно такие и ожидаешь увидеть у Сверхчеловека.
– Давай попробуем ладить. Хорошо? Я хочу, чтобы ты получал удовольствие от нашей поездки.
– Хорошо.
– Извини.
– Все в порядке.
Это была неправда.
Я даже не очень понимал, за что именно из произошедшего он извиняется.
У меня в солнечном сплетении все еще был узел.
Как я уже говорил, мы с папой неплохо ладили только в том случае, если редко виделись, а поездка в Иран уже сама по себе ставила под вопрос норму нашего взаимодействия.
Но потом папа посмотрел на меня и сказал:
– Я люблю тебя, Дарий.
И я ответил:
– И я тебя, пап.
И это означало, что к этой теме мы больше не вернемся.
По пути в Тегеран я совсем не мог спать. По расписанию мы должны были прибыть в Международный аэропорт имени Имама Хомейни в 2:35 по местному времени, а это означало еще одно путешествие во времени, на этот раз на полчаса вперед.
Этого я не понимал. Какой смысл во временном сдвиге в полчаса?
Пока стюардессы ходили по проходам, собирая у пассажиров крошечные пластиковые бутылочки из-под алкоголя, женщины на борту начали доставать из ручной клади хиджабы и покрывать головы.
Формально Лале была еще слишком юной, чтобы носить хиджаб, но мама все равно решила, что это не такая плохая идея. Она передала папе через сиденье светло-розовый платок, и папа обмотал его вокруг головки Лале. У самой мамы платок был темно-синий с узором в виде вышитых павлиньих перьев.
Мое сердце само затрепетало, как павлинье перышко, когда капитан корабля сообщил, что настало время готовиться к прибытию, потому что самолет приступает к снижению.
Смог, одеялом укрывавший Тегеран, трансформировался в густое облако оранжевого цвета, окрасившееся в него благодаря огням города. А потом мы полетели прямо сквозь облако, и я больше ничего не видел. Мы летели через золотой сияющий вакуум.
– Я больше не хочу лететь, – объявила Лале. Она почесала голову через хиджаб, но отказалась от папиной помощи, чтобы его поправить. – Голова чешется.
– Уже скоро, Лале, – сказала мама через сиденье. Она что-то прошептала сестре, пару слов на фарси (я не смог понять), а затем снова откинулась на сиденье и взяла меня за руку.
Она скрепила наши пальцы в замок и улыбнулась мне.
Мы почти добрались.
Я не мог в это поверить.
Здесь четыре лампочки
Когда мы проходили таможенный контроль, работала всего одна стойка. Сотрудник таможни, судя по его внешнему виду, и сам испытывал некоторое хронометрическое искажение. Под его глазами красовались Синяки Восьмого Уровня, и каждый раз, когда кто-то подавал ему паспорт, он зевал. В глубине души я ожидал увидеть у таможенника тюрбан и бороду, как у всех жителей Ближнего Востока, которых показывают по телевизору. И это печально, ведь я же понимаю, что это не более чем стереотип. Я и сам знаком с несколькими мужчинами с Ближнего Востока, которые вовсе не подходят под такое описание.
Служащий таможни был бледен, его кожа казалась даже светлее, чем у мамы. Зеленые глаза, темно-рыжие волосы, легкая щетина на лице, выросшая за день. Или за день и еще полчаса, если принимать в расчет временной сдвиг.
Очевидно, что зеленые глаза – не такая уж и редкость на севере Ирана.
Мне даже захотелось, чтобы и у меня были зеленые североиранские глаза.
Офицер взглянул на папу, потом на меня, потом скользнул взглядом по маме и Лале и снова остановил его на папе. «Ваши паспорта». Голос с крупинками, как французская горчица, и акцент не сильнее, чем у мамы. Он пролистал все четыре наших паспорта, поднимая страницу с фотографией на уровень глаз и проверяя, те ли мы лица, за которых нас выдает Государственный департамент США.
– Цель вашего приезда в Иран?
– Туризм, – ответил папа, потому что именно так и нужно было ответить. Но Стивен Келлнер генетически не предрасположен к обману. – И еще мы заедем к семье моей жены, в Йезд. У нее болен отец.
– Вы понимаете фарси?
– Нет. Жена понимает.
Сотрудник повернулся к маме и задал ей несколько вопросов на фарси. Он говорил так быстро, что я не уловил ничего кроме слова «вы» (он использовал формальный вариант, shomaa). Затем он кивнул и отдал нам паспорта.
– Добро пожаловать в Иран.
– Мерси, – сказал папа.
В фарси и французском языке, чтобы поблагодарить кого-то, пользуются одним и тем же словом. Мама никогда не могла как следует объяснить мне почему.
