Современная японская новелла 1945–1978 - Осаму Дадзай

Прошло три дня. Горо отсыпался после ночного дежурства, когда в спальню вбежала Кёко и принялась его тормошить.

— Послушай, похоже, что белка и в самом деле родила. Я только что слышала писк. Рю-тян был прав.

Горо, вскочил с постели и бросился в гостиную. Белка стояла перед кормушкой и грызла орехи. Шерстка ее начала обретать свой обычный блеск. Поднося ко рту зажатый в лапках орех, она взглянула на Горо и Кёко, словно спрашивая: «Что случилось?»

— Ты родила детеныша, правда? Затем и вернулась сюда, чтобы родить, да? — несколько раз повторила Кёко, но белка продолжала смотреть на нее с непонимающим видом.

Теперь и Горо отчетливо расслышал писк малыша-бельчонка: «ми-и, ми-и».

— Значит, это правда? — заговорил Горо. — Ты отчаянно карабкалась вверх по стене, чтобы произвести на свет своего детеныша, да?

Белка-мать принялась с хрустом разгрызать орех.

Стоя на коленях перед клеткой, они не сводили с нее глаз и молчали. Так молчаливо распахиваются ворота души.

— А ведь ты тоже рожала Рюту в полном одиночестве, — произнес наконец Горо, не поднимая головы.

— Да, ты был на ночном дежурстве, все мои близкие далеко, а твои родственники в то время даже смотреть в мою сторону не хотели. — Женщина произнесла это без всякого упрека.

Медсестра из клиники позвонила ему в самую горячую пору ночного дежурства, как раз перед тем, как сдавался в набор утренний выпуск газеты. Не прекращавшийся ни на минуту стук телетайпов заглушал голос в трубке.

— Как самочувствие матери и ребенка? Все ли у ребенка в норме? — Кажется, после этих выпаленных одним духом вопросов он еще спросил, кто родился: мальчик или девочка.

То был самый напряженный период вьетнамской войны. В сводках американцев то и дело мелькал глагол «kill», в сообщениях вьетнамцев ему соответствовало слово «уничтожены». Эти два слова, выражавшие суть войны, как она есть, без каких-либо нюансов, оттенков, домыслов и прикрас, на протяжении многих дней и ночей исступленно отстукивал ключ телетайпа, сообщая о гибели десятков и сотен людей. Среди этого стука до слуха Горо едва-едва добралось известие о рождении новой жизни.

Утром он сел в такси и прямо из редакции помчался в клинику. Медсестра подвела его к отгороженному большим толстым стеклом помещению и указала на младенца с густыми черными волосами. Горо слышал, что новорожденные похожи на обезьянок, но у этого ребенка были на редкость правильные черты лица. Глядя на него, Горо вновь отчетливо услышал переставший было преследовать его грохот снарядов над Сайгоном. «Выживем. Во что бы то ни стало выживем», — несколько раз повторил он про себя.

Кёко спала на своей кровати в самом углу палаты, за занавеской. Когда Горо усаживался на стул рядом, она неожиданно открыла глаза. Что они сказали друг другу, Горо уже не помнит. Помнит только искренний, безмятежный взгляд Кёко, когда она так спокойно открыла глаза, будто еще во сне знала, что он садится возле нее. После всех мук, которые она вынесла в одиночестве и которых мужчина не может даже представить себе, во взгляде ее не было ни торжества, ни даже усталости.

— Вообще говоря, и у тебя ведь живот был не особенно заметен.

— И все же доктор пророчил мне двойню. А ты хотел девочку.

— Разве?

— Конечно. Ты просто забыл. Сколько раз я слышала от тебя, что ты сына не хочешь, что мальчики все непослушные, что ты сам был таким.

Склонившись над клеткой, они вспоминали о том, что уже мало-помалу стало забываться.

Белка-мать, время от времени бросая недоуменный взгляд на окружавших ее людей, с усердием лущила орешки, выплевывая кожуру и складывая за щеку очищенные зернышки, как это она делала обычно, поглощая лакомства. Хотя белка все еще оставалась тощей, шерстка у нее распрямилась, и когда она сидела вот так, зажав в лапках орешек, чувствовалось, что к ней вернулась прежняя жизненная сила.

— Почему же все-таки перед тем, как произвести на свет детеныша, белка ни с того ни с сего убежала из дома? — спросил Горо, сверху заглядывая в клетку. — Да еще в такой снегопад! Ведь она чуть не погибла вместе с детенышем.

— Как тебе это объяснить? Наверное, снег напомнил ей о родине. Говорят, на Хоккайдо широкие просторы.

При этих ненароком сказанных словах в глазах Кёко появился какой-то таинственный блеск. Горо подумал, что так же блестели глаза у белки, когда она рыла землю под каучуковым деревом.

Веранду заливали лучи солнца, которое впервые со дня того снегопада сияло на совершенно безоблачном небе. Под его лучами промытые снегом листья сверкали, словно изумрудные. В просветах между тоненькими ветками растений были видны уходящие вдаль серебристые высотные дома Синдзюку. Почему-то казалось, что токийская телебашня стоит совсем близко.

От высоты у Горо закружилась голова, вспомнился много раз виденный сон, будто он карабкается вверх по отвесной круче обрыва. Он уже выбился из сил, но пути назад нет — слишком высоко он забрался. И вот один за другим разжимаются пальцы, которыми он судорожно цепляется за уступ в скале — Горо просыпается от собственного крика. Вот какой это был сон.

1976

МАСУДЗИ ИБУСЭ

«БОЕВОЙ ДРУГ» — СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ

Перевод Б. Раскина

Тем, кто по мобилизации уходил на фронт со студенческой скамьи и остался в живых, сейчас уже под шестьдесят. Они еще вполне работоспособны, но начиная с прошлого года один за другим стали уходить в отставку по возрасту. Правда, кое-кому предлагали перейти из крупных компаний в дочерние фирмы. Вот и нашего друга Окуяму, который все время служил на флоте, с марта нынешнего года перевели из основной компании в дочернюю.

В начале прошлого месяца компания устроила однодневный пикник, и все служащие, от президента до рассыльных, отправились в Атами, в принадлежавший компании пансионат. Поехал в Атами и Окуяма.

В каждой комнате разместилось по четыре-пять человек. Женщин поселили в другом здании.

Когда все приняли ванну, переоделись в легкие кимоно и собрались в большом зале, президент обратился к присутствующим с короткой речью. Затем началась церемония представления вновь принятых на работу служащих.

— Уважаемые дамы и господа, — сказал распорядитель. — Позвольте теперь приступить к знакомству с новыми служащими. Первым попрошу рассказать о себе господина Окуяму. Вообще-то господин Окуяма — ветеран нашей основной компании, недавно он был переведен в дочернюю фирму. Насколько нам известно, господин Окуяма во время войны на Тихом океане был направлен на остров Иводзима, где служил под началом командира танковой части полковника Ниси. Полковник Ниси — наш национальный герой. В свое время, будучи еще лейтенантом, он завоевал первое место в скачках с препятствиями на Всемирной олимпиаде в Лос-Анджелесе. Давайте попросим господина Окуяму рассказать о том, что он испытал на Иводзиме во время войны.

Распорядитель ошибался: Окуяма не был ни в отряде морской пехоты, ни в сухопутных частях, погибших славной смертью, защищая остров Иводзима. Он получил звание лейтенанта флота и ходил на военном транспорте, который доставлял провиант и снаряжение из Ёкосуки на Иводзиму.

Во время войны между армией и флотом сложились не особенно хорошие отношения, и Окуяма, увлекшись, с полчаса, если не больше, доказывал собравшимся, что он лично служил на флоте. Результат многословия Окуямы был печальный: пока все в большом зале слушали его увлекательный рассказ, в комнату, где остановился Окуяма, и в соседнюю комнату пробрались воры и очистили бумажники служащих компании. Окуяме не следовало с таким жаром объяснять слушателям разницу между армией и флотом. Здесь был не отель, а пансионат, территория пансионата не слишком хорошо охранялась…

Корабль, на котором служил Окуяма, был транспортным судном первого класса водоизмещением в тысячу пятьсот тонн. У него не было собственного названия, и он числился под номером шестнадцать. Транспорт имел на борту стодвадцатисемимиллиметровое зенитное орудие и развивал скорость в четырнадцать — пятнадцать узлов. За один рейс он перевозил двести шестьдесят тонн грузов.

В то время близ Токийского залива курсировали американские подводные лодки. Их высылали в поддержку бомбардировщикам «Б-29», прилетавшим бомбить Японию. Стоило такой подводной лодке обнаружить японское судно, как она сразу же выпускала по нему торпеду. Перед отплытием из Ёкосуки Окуяма и остальная команда обедали, а когда выходили на траверз Татэямы — отправлялись на ужин. С наступлением темноты транспорт докидал Токийский залив и, обойдя с востока остров Осима, к вечеру следующего дня бросал якорь в гавани Футами на острове Титидзима. Отсюда под покровом ночи транспорт брал курс прямо на Иводзиму. До войны на Иводзиме добывали серу и выращивали сахарный тростник, его использовали также как стоянку для рыболовных судов.