Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

А как посмотришь на все происшедшее – право – так и должно было случиться… Что ж из того, что сходка незаконна, надо было ожидать такого решения – забастовки во что бы то ни стало. Нельзя иначе – и мы по роковому закону сходства катимся по наклонной плоскости.

Борьба, борьба… страсти разгорались, сколько взрывов гнева, сколько разорванных дружб, знакомств, хороших отношений… Пусть завтра закроют курсы, это единственный способ предотвратить неминуемое столкновение. И завтра чем свет надо бежать покупать «Правительственный вестник» – нет ли каких-нибудь сообщений.

Ну, что ж теперь будет? И ложась спать, и засыпая – буду сознавать себя в положении необыкновенном, вот уж подлинно, как перед дуэлью:

Что день грядущий нам готовит?

Его наш взор напрасно ловит…

22 марта

Собрались на курсы в 10 часов и ждали директора, думая, что он привез какое-либо решение от министра; когда тот явился и пошел наверх – вся толпа, собравшаяся в коридоре, бросилась за ним. Он в недоумении спросил меня: «Зачем они все за мной бегают?» – и на мой ответ, что ждут от него какого-нибудь решения, сказал, что министр ему ничего не говорил и он пока решить ничего не может.

На назначенные 3 неофициальных экзамена (ускоренный по латинскому языку, у математика и еще чей-то третий) явились экзаменаторы; большинство приготовившихся, понятно, решило не держать экзамены, чтобы не вызывать взрыва, но нашлось 3, которые явились. Ввиду благоразумия – профессора воздержались от производства экзаменов и исчезли незаметно.

Мы бродили по нижнему коридору; а партия 300 собралась наверху на сходку с воинственным настроением, и я не знаю, что там происходило. Говорили, что директор приказал инспектрисе переписать всех присутствующих на сходке, заявив об этом с самого начала сходки (не знаю, насколько это верно). Я видела, как постепенно в опустевший нижний коридор начала спускаться масса народу, крик и шум росли и росли… Наконец, я ушла в библиотеку, куда вскоре пришел директор. Разговор, понятно, вертелся все на одном – на нашем положении. Все понимали, что партия трехсот не есть 900, и что вторая забастовка не такая, как первая, и что решение этих трехсот выходит за пределы всякой законности даже в товариществе, но все-таки факт беспорядка был налицо, возбуждение обструкционисток – вне всяких сомнений. Возникал вопрос: как быть дальше? Ведь было жаль и этих 300, которые сами в петлю лезли, и это опять-таки все понимали.

Я вышла в коридор. Спрашиваю – скольких переписали? – «С небольшим 400». Это значит, что к 307 прибавилось еще около 100 добровольных мучениц, пожелавших «разделить судьбу товарищей», так как все почему-то сразу решили, что их исключат, и нашлись тотчас же добровольные мученицы, которые и на сходке вовсе не были, и забастовки не желали, но «разделили судьбу» по желанию. Я высказала директору свое мнение относительно результатов его приказания, – очень невыгодных, бесполезно увеличивших только число жертв: «К чему было переписывать? Ведь все равно точного числа вы не получили, так как нашлись добровольные мученицы», – с упреком говорила я. «Ну, уж такие лица всегда неизбежны, – спокойно отвечал он. – С ними ничего не поделаешь. Желают «разделять судьбу» – и конец»… С этим мнением, конечно, согласились все знавшие жизнь более меня, но все-таки было досадно. Директор достаточно догадлив: он нарочно допустил сходку, чтобы всех переписать и иметь возможность сразу подвергнуть обструкционисток какому-либо наказанию, исключающему возможность поднятия ими беспорядков во время экзаменов, которые официально начнутся 26-го. Теперь нет сомнения, что их исключат, на этот раз нам нечего ждать пощады… В библиотеке говорили, что сегодня состоится совет министров по поводу курсов, и милая O.K. была настроена тревожно; а я надеюсь, что курсы потерпят репрессию наравне с прочими учебными заведениями, не больше, так как всякий министр поймет, что решение трехсот – не есть еще решение 900 (хотя тоже неизвестно, какое бы решение мы постановили, если бы собрались в законном количестве – 600). Так и в университете: решение 800 – неизвестно, согласны ли с ними остальные три тысячи.

Я ушла с курсов в три часа в столовую, оттуда к Щ-ным. Там Е.Н. возмутила меня наивным отношением к такому серьезному делу, своим ребячливым восторгом перед решением студентов забастовать: «Ах, как это хорошо! Ах, как хорошо!» – и смеялась, как девочка. Меня взорвало. – Хорошо вам хохотать да восторгаться, а каково студенчеству выносить это на своей шкуре! – Ужас, что за черствая душа у этой женщины! Быть с ней теперь тяжело, я еще больше расстроилась, и от нее поехала прямо к М.П. Мя-вой, к счастью, застав ее дома. Она что-то говорила мне, какое я время переживаю теперь и как обрабатывается мой характер. Я слушала машинально, мне было просто хорошо быть с ней, слушать ее слова… и мне вдруг захотелось спрятать лицо в складках ее платья и заплакать, как ребенок. Но нервы теперь у меня гораздо крепче стали, и я легко владею собой… Иногда душа этой девочки мне кажется благоухающей розой, запах которой вдыхаешь с наслаждением, и хочется подольше подержать эту розу в руках, подольше ею наслаждаться.

Она дала мне книгу члена «Армии спасения»; я прочту для ознакомления с этими людьми и их учением; потом мы читали с ней отрывок из сочинения Джона Рёскина о воспитании, о женщине.

23 марта

Вчера, говорят, в 4 часа вывесили ненадолго объявление, что курсы закрыты. Сегодня никакого объявления на дверях нет, но швейцар никого на курсы не пускает, за исключением тех, у кого есть дело в канцелярию. Так как я потеряла свой вид на жительство, то нужно было спросить совета Скрибы – в каком участке записана я, чтобы заявить о потере. В канцелярии уже были директор и другие, но едва я успела получить ответ Скрибы – директор попросил меня ему не мешать, так как он занят. Интернаты были тоже разобщены с курсами, и швейцарам отдан приказ никого не пускать посторонних. Мне нужно было повидать С., и я, забрав швейцара, явилась к инспектрисе возмущаться этой мерой. Само собой разумеется, она согласилась со мной и разрешила войти к С., оправдывалась своею подчиненностью… ссылаясь на устав. Я никогда не видывала этого устава и прочитала с любопытством § 2 – действительно, она была права, так как более ясных правил, строго разграничивающих пределы власти начальства, так и не было выработано, несмотря на обещание в уставе. В прихожей же интерната все письма были вынуты из клеток и положены на стул, а стул поставлен между дверями, так что первые были отворены, а у вторых стоял швейцар