Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неделю тому назад появилось в «Правительственном вестнике» длинное сообщение, подробно излагавшее события… и сегодня, в 5 часов, закрыли студенческую столовую. Но студенты не глупы: на бумажке, приклеенной к двери столовой, написали карандашом: рекомендуем столовую… такую-то, и она была переполнена народом.
9 апреля
Два дня назад я подала в нашу канцелярию заявление об отложении экзаменов, ясное, короткое, без всяких «причин». Вчера был совет математиков, который рассматривал каждое прошение отдельно, и те, при которых не было приложено медицинских свидетельств, оставили без внимания, как «немотивированные»; следовательно – на второй год… Сегодня утром приходит ко мне X. и рассказывает… Я вспылила: а, так им надо и мотивировку?! – ладно, я им ее дам! Сейчас в канцелярию, беру обратно, вместо него пишу «мотивированное», ссылаясь на участие в студенческом движении и сходках, что мешало мне готовиться к занятиям, а следовательно – держать выпускные экзамены и получать диплом считаю нечестным после 2-месячного перерыва в занятиях. Откровенно донельзя, смело – очень, и поэтому понравилось всем; но Скриба, наш милый, всеведущий Скриба, ахнул:
– Да это вы на себя донос написали?!
Я смеялась… знаю, что много впереди предстоит и условностей и формальностей, – так неужели же нельзя раз в жизни, среди цвета интеллигенции (позволяю так выразиться о профессорах) нельзя сказать живое слово правды? неужели же эти ученые мужи так поглощены канцелярщиной, что им выше всего условность: медицинских свидетельств такая масса, что просто смех, – ведь каждый профессор знает настоящую причину уклонения от экзамена.
10 апреля
Уже четвертый день у меня болит нога, и вот до сих пор я вожусь с ней. Опять повторяется та же история, что и в прошлом году. Теперь лежу в интернате, надеясь хоть этим как-нибудь не дать расшириться ранке. Посылают на Кавказ, на серные ванны в Пятигорск. Ах, как я не люблю эти курорты! Неужели же мне придется изведать их прелесть? – никогда не думала.
Вчера вечером я с О.Ю. Ка-нской была у проф. В., который предложил мне медицинское свидетельство, но я сказала, что нарочно подала такое прошение, так как мое решение было принято ранее, нежели заболела нога.
12 апреля
Сегодня я все-таки встала и поехала в редакцию «Русского богатства» – раньше никак не могла застать Короленко. Он по-прежнему любезно меня принял, но относительно моей просьбы сказал, что затрудняется ее исполнить:
– Не могу сейчас ничего вам сказать… всего вернее, это вы сами узнаете по нескольким удачам или неудачам. – Он посоветовал мне направить один из рассказов в «Журнал для всех», сказав, что в таком журнале, как Р.Б., он не пригоден вследствие своего малого объема. И даже предложил сам передать рассказ, на что я охотно согласилась, так как прихожу в ужас при мысли о беготне по редакциям. Короленко сказал, что по мысли – оба рассказа хороши и написаны вполне литературно; но, очевидно, он отозвался так потому, что не хотел огорчить меня. А мне, по правде сказать, хотелось главным образом одного: чтобы он сказал мне – «бросьте» и прибавил бы несколько таких пояснительных фраз, при одном воспоминании о которых перо выпадало бы у меня из рук, а с ним вместе пропадала бы и охота писать. Должно быть, я такая уж несчастная, что даже в этой просьбе – и то неудача20.
18 апреля
Терпеливо лежу… Хорошо, что не дома провожу эти дни. Вчера я заснула в 11 часов… Старые воспоминания – о былых встречах этого праздника, о той торжественности и таинственности, которой окружена была заутреня для меня в детстве, о том умилении и восторге, которые охватывали душу в эти минуты, – не встают передо мною, так как я тщательно избегаю их. Оттого ли, что мне от этого больно?
В голове у меня вертится план иронического письма, вроде «Lettres Persiennes» – Montesquieux21.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ярославль, 2 мая
Скриба пишет мне, что совет профессоров исторического отделения состоится 4 мая. Я была весь день в нервном настроении… А если… оставят на второй год? – мне это вовсе нежелательно. Справиться у Скрибы – некогда, как только заживет нога, уеду на голод.
«Бывают дни, когда душа пуста». Вот такое-то время, кажется, иногда и у меня теперь: после всех этих волнений, забастовок, особенно во время пребывания в ненавистных мне стенах нашей квартиры – я чувствую тоску и именно пустоту души. Хотелось бы видеть около себя всех сестер, братьев, но без того ядовитого раздора, который сеет наша мать, хотелось бы, как страннику, прийти отдохнуть в семье, мирной, дружной; семьи этой нет – и вот я снова беру свои пожитки, и снова в дорогу… И чем дальше от Ярославля – тем легче на душе. Да, сильно пострадали мои нервы за эти 4 тяжкие года! Не возвращаться бы туда подольше…
Что-то будет?
По Волге, по дороге в Казань, 8 мая
С ранней весны я с тревогой следила за известиями из голодающих губерний. Надвигавшаяся гроза студенческого движения на время отвлекла внимание от газет, но после 6 марта, когда вновь начались лекции, я снова стала усердно посещать читальню, за недостатком помещения переведенную в верхний зал интерната. В те дни я читала в «С.-Петербургских ведомостях» перепечатанную из газеты «Курьер» телеграмму князя Шаховского из Уфимской губернии о скорейшем выезде на помощь голодающим и тотчас же, узнав в редакции адрес газеты «Курьер», послала туда письмо с просьбой указать – куда ехать и к кому обращаться за указаниями по приезде на место; когда же был получен ответ из Москвы – письмо потонуло в разгаре истории чуть не в буквальном смысле слова: в этот день был заперт главный подъезд (опасались натиска обструкционисток с улицы), и вся корреспонденция брошена на стол в коридоре перед столовой, заваленный жакетками и шляпами. С трудом найдя конверт среди платья, я прочла ответ – по приезде в Бугульму обратиться к доктору Андрееву, – который
