Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер

«Это из «Макбета», – хотелось выкрикнуть мне, но я не собирался превращаться в недомерка, забившегося в угол, который защищает Шекспира. Парней интересовал Макгроу, а не «Макбет», поэтому я курил, и тосковал, и продолжал держаться в тени.

Когда церемония коронации закончилась, Макгроу нашел меня на другом конце стойки, за беседой с Бобом-Копом.

– Так вот, этот парень подплывает ко мне на своей яхте, – рассказывал Боб-Коп, – видит трупы у меня на палубе и кричит: «Эй, ты на какую наживку ловишь?»

Мы с Макгроу рассмеялись. Боб-Коп пошел сделать взнос в фонд Дона, и Макгроу поинтересовался, что нового у меня в жизни. Я кратко изложил свою печальную повесть: от инцидента с Паленым до скандала с Келли, завершив свадьбой Сидни и отказом в повышении.

– Жестко, – сказал на это Макгроу. – Особенно с Сидни. Она – твоя Дейзи Боханнон.

– Бьюкенен.

– Неважно.

Меня впечатлило, что Макгроу прочел «Гэтсби», запомнил и процитировал сейчас. Он признался, что у него тоже есть своя Дейзи – девушка из Небраски, которая играет с его сердцем.

– Она такая красивая, что иногда даже уродлива, – сказал он. – Понимаешь, что я имею в виду?

Боб-Коп вернулся, и мы спросили, была ли у него своя Дейзи в прошлом. Он растерялся. Я сделал мысленную заметку принести для него в бар «Великого Гэтсби». Видит бог, подумал я, это книга, которой я точно не пользуюсь.

Я рассчитывал проводить время с Макгроу тем летом, но не ожидал, что он станет моей тенью. Вместо того чтобы ходить в спортзал, отдыхать и готовиться к новому сезону, Макгроу ночи напролет простаивал со мной за стойкой бара. Когда я спросил, не хочет ли он побить мой рекорд по количеству посещений «Публиканов» за один сезон, он заулыбался, а потом поморщился. Потер рукой плечо, и мне показалось, что на глаза у него навернулись слезы. Что-то явно было не так.

Впервые он заметил это, когда бросал мяч в начале этого года. Покалывание. С бейсболом пора было кончать, и он это знал. Не обращая внимания на боль, он продолжал играть, но теперь она стала невыносимой. Он не мог поднять руку. Не мог спать. Тетя Рут повела его по врачам, и они сказали, что у Макгроу порвана вращательная мышца. Чтобы играть дальше, нужна операция, но он не хочет ее делать. Слишком рискованно. Рука может вообще перестать слушаться.

Дальше Макгроу меня потряс, сообщив основную причину отказа от операции. Он больше не любит бейсбол.

– Я устал, – сказал он. – Устал тренироваться, устал ездить с места на место, устал мучиться от боли. Устал. Не знаю даже, хочу ли вообще когда-нибудь брать в руки мяч.

В колледже ему оставалось еще два семестра, и, по словам Макгроу, он собирался посвятить их чтению, размышлениям и повышению успеваемости, а потом, возможно, поступить в юридическую школу.

Юридическую школу? Я испытал настоящий шок. А когда пришел в себя, пообещал Макгроу, что поддержу любое решение, которое он примет.

– Спасибо, – ответил он. – Но проблема не в тебе.

– А в твоей матери?

Он отпил щедрый глоток пива.

– Рут вышла на тропу войны.

Макгроу признался, что чуть раньше в тот же день рассказал ей обо всем, и она слетела с катушек. Когда мы вернулись в дедов дом, я понял, что Макгроу не преувеличивал. Тетя Рут сидела и ждала нас. Она зашла в кухню и спросила, сообщил ли мне Макгроу про свою руку.

– Да.

– И что ты ему ответил?

– Что поддержу любое решение, которое он примет.

Ответ был неверный. Тетя Рут размахнулась кулаком и так стукнула по кухонной столешнице, что в буфете задрожали стаканы, принесенные из «Публиканов». Глаза ее метались из стороны в сторону, словно она искала, чем в нас швырнуть. А не найдя, начала швыряться словами – самыми резкими, что я когда-либо от нее слышал. Все ее крики за прошедшие двадцать четыре года показались мне лишь тренировкой перед той ночью. Она кричала, что мы с Макгроу трусы, причем самая презренная их разновидность, потому что мы боимся не провала, а успеха. Мы – как все мужчины в этой семейке, повторяла она, и, несмотря на страх, я ей сочувствовал, понимая, сколько мужчин ее подвели, от собственного отца и брата до мужа и теперь единственного сына. Сердце ее было разбито. Даже пытаясь увернуться от нее, я все равно испытывал к ней симпатию и понимал материнские чувства, ведь она хотела для Макгроу лучшего, в точности как я. Она не хотела, чтобы он бросал бейсбол просто из-за боли. Настаивала, чтобы он преодолел боль и продолжал стараться. Как моя мама, тетя Рут двигалась вперед через боль всю свою жизнь. Мучилась на нелюбимой работе, терпела нищету и разочарования, мирилась с необходимостью раз за разом возвращаться в дедов дом и порой удерживалась на плаву лишь благодаря надежде на то, что у ее детей все будет по-другому и сами они будут другими. Теперь же она боялась, что Макгроу будет таким же, и это причиняло ей боль как минимум столь же острую, как его порванная мышца. Когда Макгроу заявлял, что хочет бросить бейсбол, тетя Рут слышала не его голос, а целый хор мужских голосов, заявляющих «я бросаю», и в ответ кричала от ярости и гнева.