Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер

сказал я. Я подбросил ворох купюр в небо, зашвырнул так высоко, как только мог, а потом стоял посреди Плэндом-роуд, раскинув в стороны руки, и кружился, пока они сыпались вниз.

– Какого черта, – возмущался Макгроу, бегая вокруг меня и подбирая банкноты. Погнавшись за долларом, перелетевшим через желтую разделительную полосу, он едва не попал под молочный грузовик.

– Макгроу погибает под колесами грузовика с молоком, – сказал я. – Вот была бы ирония.

Пару часов спустя Макгроу, выйдя на крыльцо, застал меня там с чашкой кофе. Я поддерживал голову рукой.

– Приятель, – сказал он, прикуривая сигарету, – таким пьяным я тебя еще не видел.

Да что вообще он видел!

Глава 41. Хьюго

В ответ на нашу стратегию скрываться по ночам в «Публиканах», тетя Рут открыла второй фронт. Она начала звонить на работу – секретаршей в Сити, – и говорить, что заболела. Так ей удавалось кричать на Макгроу весь день. Макгроу умолял ее оставить его в покое, но она клялась не останавливаться, пока он не согласится на операцию и не продолжит играть в бейсбол. Макгроу говорил матери, что не может больше выносить ее крики и хочет вернуться в колледж. Она отвечала, что не отправит его назад. Билет на самолет он получит, только если сделает операцию.

В начале августа Макгроу сдался. Что угодно, лишь бы крики прекратились, стонал он, сидя между мной и Джимбо в баре. Она победила, сказал Макгроу, и мы с Джимбо оба заметили, что его заикание вернулось.

День спустя, в неимоверно жаркое утро, тетя Рут отвезла Макгроу в госпиталь. Уезжая, он выглядел едва живым, а когда вернулся – в тот же вечер, – перепуганным. Ему казалось, что он больше никогда не сможет двигать рукой. Я же боялся, что он никогда не сможет смеяться, как раньше. Он хотел прилечь и отдохнуть, но у тети Рут имелось для него еще одно дельце. Она настояла, чтобы он поехал в какой-то притон в Порт-Вашингтоне и заставил отца подписать какие-то бумаги.

Вечером мы с ним пошли в «Публиканы» поужинать с Джимбо. Макгроу, сонный от обезболивающих, чуть ли не плачущий после пережитых за день тревог, едва мог поднести вилку ко рту. Я вспомнил рассказ Джедда про кактусы – как они отращивают ветки. «Потеряв» руку, Макгроу, как те кактусы, лишился равновесия. Ступай домой, сказал я ему. Ляг в постель. Он не хотел, и честно признался почему. Ему необходимо находиться в баре. Теперь, когда операция позади, объяснил он, тетя Рут начнет донимать его насчет восстановления. Заставит готовиться к новому бейсбольному сезону. Ее не остановить. Надо сматываться из Манхассета, раз за разом повторял он. Как можно скорее. Сегодня. Сейчас. Он опять упомянул про армию. А еще – про пеший поход до Небраски.

Этого не потребуется, ответил я. Как бы мне ни было тяжело снова прощаться с Макгроу, завтра с утра я первым делом куплю ему билет на самолет.

Макгроу начал собирать вещи, стоило его матери отправиться на работу. Джимбо приехал за нами на своем «Джипе», и мы понеслись по дороге, поглядывая с опаской в затянутое пластиком заднее окно, словно тетя Рут могла поджидать нас, спрятавшись в кустах, готовая кинуться в погоню, как гепард за газелями. Тремя газелями, страдающими похмельем.

До самолета оставалось шесть часов, и мы решили убить время на стадионе «Шиа». Наши играли там против «Падрес». Жара немного спала; тот августовский день был похож на рекламный ролик фильма про наступающую осень. Мы купили себе билеты – прямо у третьей базы, – и призвали разносчика пива. Не отлучайся далеко, сказал я ему, слыша эхо дяди Чарли в своем голосе. Первую пару холодного пива мы проглотили, как молочные коктейли. К шестому иннингу мы чувствовали себя отлично, и «Метс» побеждали. Толпа ликовала, и нам было радостно слышать, как люди кричат от счастья, а не от гнева. Пора ехать, опечаленно заметил Макгроу, поглядев на часы на табло. Самолет. Пока мы поднимались по ступенькам, он бросил последний взгляд на стадион. Говоря «прощай». И не «Метс».

А бейсболу.

В ту ночь в дедовом доме я лежал в постели, глядя на кровать Макгроу и чувствуя себя опустошенным. И тут дверь распахнулась. Тетя Рут, озаряемая со спины светом из коридора, начала кричать:

– Вы так просто не отделаетесь! Обманщики! Трусы! Подлецы! Вы с Джимбо решили, что помогаете ему? Да вы разрушили его жизнь!

Крик продолжался больше часа.

Каждую ночь повторялось одно и то же. Когда бы я ни приходил домой из бара, как бы тихо ни прокрадывался в заднюю спальню, минуту спустя открывалась дверь и начинался скандал. Моих нервов хватило на неделю. Потом я позвонил из «Публиканов» Биби и сказал, что мне нужна помощь. Не прошло и пары часов, как Биби нашла мне жилье: у подруги на Верхнем Ист-Сайде, которая сдавала комнату. Небольшую, сказала Биби, зато мне по средствам.

Я не мог просить Боба-Копа снова помочь с переездом. Эта работа легла на Джимбо. Я отыскал его в баре: он пил свой «Рок-а-л’Оранж», коктейль, который сам изобрел («Роллинг-Рок» с каплей «Гранд Марнье») и которому приписывал магические лечебные свойства – он, мол, исцеляет разбитые сердца. У Джимбо имелась собственная Сидни – девушка в колледже, которая бросила его.

– Джимбо, – сказал я, кладя руку ему на плечо, – мне нужна услуга.