Слепень - Вадим Сухачевский

Сейчас, соблюдая субординацию, он повернулся к генералу Николаеву, взял под козырек своего треуха и отчеканил:

– Товарищ енерал-майор! Рядовой у запаси Афанасий Хведорук докладає. Як веліло, з’явилася година в годину, в десять нуль-нуль!

– Как же ты прошел незамеченный? – улыбаясь, спросил генерал.

Юрий прежде не раз задавал Афанасию подобный вопрос, поэтому уже знал ответ, который в точности и последовал:

– Як, як… Просочився. – Он почесал за ухом Прохора, все еще сидевшего у Юрия на груди, и проговорил ласково: – Ах ты бисов сын!.. Чує, чує своих, як побачив – геть як замурчал!.. Може, отметим встречу? Як тут у вас с «Било-розовым»?

Юрий развел руками:

– Не готовился к такой встрече, так что – увы.

Катя добавила:

– Там, в спальне, шампанское осталось, так что можете…

Афанасий проговорил виновато:

– Звиняйте, барышня, вже нэма. Поки чекав товариша енерал-майора…

– Ясно, – кивнул Юрий. – Ничего, в холодильнике еще одна бутылка стоит.

– Така ж шипучка? Це ж як з вогнегасника[26] питии, – поморщился Афанасий.

– А тебе доводилось – и «з вогнегасника»? – поинтересовался генерал Николаев. – Неужто пробовал?

– Чого ж не пробувати, пробував, – серьезно ответил тот. – Да там погань одна, градусів немає, один розлад шлунку.[27] – Помявшись немного, спросил: – Може, я краще одеколон прийму? Бачив там, в спальні, на тумбочці.

– Нет уж! – отрезал генерал. – Был бы одеколон наш, отечественный, – так пей, не жалко; а там французский, за валюту купленный.

– Зрозумів, – с грустью отозвался Афанасий. – Товариш Васильцеу до Парижа зібрався, йому без французького одеколону ніяк не можна.

– Что ты тут мелешь?! – зашипел на него Николаев. – Языку-то волю не давай.

Афанасий снова взял под козырек:

– Звиняйте, товариш енерал-майор, розумію, військова таємниця.[28] Х…ню спорол… Ох, звиняйте, барышня… – И, вовсе уж потерявшись, добавил совершенно не к месту: – Служу Радянському Союзу! – после чего только молча сопел.

Юрий наконец показал генералу Николаеву листок с «комсомольским приветом» из преисподней.

– Смотрите-ка, вежливые стали, – проговорил он, дочитав, и протянул листок Афанасию.

Тот читать не стал (Юрий вообще не был уверен, что он обучен русской грамоте, все прочие навыки ему заменяло чутье), обнюхал листок с обеих сторон и сказал:

– Лиходії… Але зараз смирні. Небезпеки немає. Сміливо, товариш Васильцеу, можете йти.[29]

Вот в таких-то случаях цены ему, Афанасию, не было. Его чутью можно было доверять на все сто.

– Что ж, – подытожил Николаев, – завтрашний день у вас свободен. Я бы на вашем месте пошел на эту встречу, опасности – мне так кажется – никакой, а вот пригодиться эти упыри, чем черт не шутит, вполне могут. У них везде есть свои людишки; возможно, там, куда вы отправляетесь, тоже найдутся эти «абарак бузык».

– «Бідні, але горді»,[30] – почти точно перевел Афанасий с не известного никому языка. Вот что значит истинный класс!

– Вот-вот, – кивнул генерал и добавил: – В общем, навестите их завтра с утра, но к вечеру вы должны быть здесь. Пройдете еще один, самый важный инструктаж, а уж на другое утро – в самолет… Не забудьте, кстати, про «полтора – два кила», побалуйте этих злыдней… Впрочем, я распоряжусь, чтобы вам сейчас подвезли, нечего вам самим время тратить, – с этими словами он взялся за телефонную трубку.

– И про «Било-розовый» не забудьте, товарищ енерал, – проныл Афанасий так жалобно, что Николаев не смог ему отказать.

– Ладно, ладно, – отмахнулся, – будет тебе нынче твой «Бело-розовый».

– Ви ж мені – як тата рідний! – возликовал Афанасий.

…Просидели допоздна, пили этот самый «Бело-розовый», казавшийся под хорошую закуску очень даже ничего, говорили о всяких пустяках. Генерал, забыв о многодневной усталости, очень неплохо исполнял под гитару цыганские романсы, Афанасий был забавнее клоуна в цирке, и вечер получился хороший и беззаботный, будто не шла война и не существовало на свете всяких там слепней, «кротов» и прочей опасной и злобной нечисти. У генерала Николаева, у Юрия и у Кати не много было в жизни таких мирных вечеров, и как-то не хотелось даже на миг задумываться о том, что такой беззаботный вечер вполне может оказаться последним беззаботным вечером в их полной опасностей жизни.

Глава 7

Сошествие в преисподнюю. «Дайте нам Слепня!»

Рано утром Катя и Юрий шли уже знакомым для них маршрутом. Это был путь в преисподнюю, прежде они проделывали его дважды. Юрий, как и в те два раза, нес в авоське банку, в которой находились «полтора – два кила» квашеной капустки, гостинец для подземных королей.

Путь в преисподнюю начинался у метро «Парк культуры». Там, как всегда, на своем посту стоял слепец с фанерной табличкой на груди, гласившей: «РЕМОНТИРУЕМ ШВЕЙНЫЕ МАШИНКИ ВСЕХ МАРОК». Впрочем, Юрий знал, что никакой он не слепец: оба глаза его под черными очками видят, и весьма зорко, мало того, имелся еще и третий глаз, расположенный на брюхе; этот набрюшный глаз виднелся сквозь прореху в ватнике и смотрел на них очень бдительно. Вдобавок к этому уродству лицо нищего покрывала какая-то коричневая короста, отчего казалось, что оно перепачкано запекшимся навозом, – в общем, внешность малоаппетитная. Юрий, однако, знал, что уродства эти были признаком принадлежности лжеслепца к высшей аристократии того мира, наподобие династических недугов и уродств – наследственной гемофилии или шестипалости – у представителей многих древних монарших родов Европы. Возможно даже, данный субъект являлся не больше и не меньше как престолонаследником, ибо нынешние монархи тоже, мягко говоря, не отличались красотой.

Увидев сквозь свою прореху Катю и Юрия, «слепец» свистнул в два пальца, и тут же, как обычно, подкатила машина – не та, что в прошлые разы, уже в духе времени ЗИС, а не прежний «роллс-ройс», но такая же развалюха, с помятыми дверцами, с разбитыми окнами, которые были заделаны грязными кусками фанеры. По выпуску машина была совсем новая, а такой мизерабельный вид ей, вероятно, придали некие компрачикосы,[31] покалечившие автомобиль с учетом специфики его обладателей: все-таки король был – нищих, а император – помоек.

Юрий и Катя уселись на заднее сиденье, водитель, по традиции горбун, с каким-то особенно уродливым горбом (также, возможно, дофин), снова завел двигатель. Далее тоже не последовало ничего неожиданного – лжеслепец, как и прежде, завязал им глаза, сам уселся рядом с ними, и лишь после этого машина тронулась.

Чтобы их запутать, машина минут сорок петляла по городу, пока наконец Юрий не ощутил, что вокруг сгустилась тьма – это они въехали в туннель, ведущий в святая святых, в логово монархов. Далее по туннелю ехали, тоже поворачивая каждую минуту то в одну, то в другую сторону, так что трудно было даже мысленно нарисовать себе маршрут. В прошлый раз они с Катей (тогда с ними были еще Полина и Викентий) чуть не погибли, пытаясь самостоятельно выбраться из него, в тот раз их сумел спасти только кот Прохор.[32] Теперь они снова въезжали в этот мир, которого не может быть, как он, Юрий, окрестил его когда-то.

Вдруг полыхнул свет, ослеплявший даже сквозь плотную повязку на глазах, – стало быть, машина въехала прямо в тронную залу.

Тут же повязки с них были сняты, и они увидели короля и императора, восседавших на своем двухместном троне.

Первым из машины выскочил лжеслепец с авоськой, взятой у Юрия, и поднес ее к трону.

Едва из машины вслед за ним вышли Катя и Юрий, лжеслепец юркнул назад, снова уселся рядом с горбуном-водителем, и колымага выехала из залы задним ходом.

Юрий, хоть он и хорошо знал, кого здесь увидит, все равно, взглянув на монархов, ощутил волну омерзения, прокатившуюся по всему телу, – такие уж это были уродища. Горб короля Луки даже подрос с момента коронации, при которой Юрий и Катя когда-то присутствовали, из двойного превратился в тройной и напоминал теперь хребет какого-то ископаемого мегалозавра, а коричневые нашлепки на лице императора Фомы уже только и оставляли место для глаз и рта.

По обе стороны от монархов восседала помойно-нищенская знать, пока еще отдаленно похожая на людей, а у стен залы толпилась всякая мелюзга – совсем уж человечки, только грязные и какие-то пришибленные.

Знать от черни отделяла здешняя гвардия, состоявшая, по незыблемой здешней традиции, из карликов-евнухов. Гвардейцы держали в руках алебарды, и лица их были преисполнены. В их командире Юрий узнал своего старого знакомца со странным именем Вонмиглас, тоже карлика и тоже евнуха, но, как он, Юрий, знал, являвшегося тайным агентом НКВД, засланным сюда еще, кажется, во времена наркома Ягоды, дослужившийся нынче до немалого чина – капитана государственной безопасности. Они переглянулись, и карлик ему едва заметно кивнул.